сказал Ворошилов, делая вид, что вынужден примириться с неожиданно возникшим препятствием. Хотя он-то с самого начала знал, что без Хрущева дело не сдвинется с места. И назидательно добавил: — Еще раз говорю тебе — немедленно брось водку».

«Не такой уж я отпетый пьяница, больше создали славу, — бодрился Василий. — Пойду работать, и все встанет на свое место, исправлюсь».

«И надо, у тебя есть сила воли, исправляйся, — поддержал благородный порыв Ворошилов. — А из твоих слов выходит, пока не работаешь, можно выпивать. Возьми себя в руки».

«Будет сделано, Климент Ефремович», — вспомнив службу, четко отрапортовал Василий.

«Как живет сестра? Ты с ней встречаешься?» Ворошилов попробовал перевести разговор на более спокойную, как ему казалось, тему. Но не тут-то было.

«Не знаю, я у нее не бываю», — Василий сразу помрачнел.

«Почему? — удивился Климент Ефремович. — Она любит тебя».

«Дочь, которая отказалась от отца, мне не сестра, — с нескрываемым раздражением объяснил Василий. — Я никогда не отказывался и не откажусь от отца. Ничего общего у меня с ней не будет».

«Это неправильно, — постарался успокоить разошедшегося Василия Ворошилов. — Она не отказывается от всего хорошего, что сделал отец. Но в последние годы у твоего отца были большие странности, его окружали сволочи вроде Берии (Председатель Президиума Верховного Совета СССР запамятовал, как встретил Хрущева, пришедшего с предложением арестовать Берию, словами: «Какой у нас, товарищ Хрущев, замечательный человек Лаврентий Павлович, какой это исключительный человек!» — Б. С.). Было же так, когда он (Сталин, а не Берия. — Б. С.) спрашивал меня, как мои дела с англичанами. Называл же он меня английским шпионом. Тысячи других невинных людей были расстреляны».

«Какая низость!» — возмутился впервые узнавший об этом Василий.

«Это все мерзости Берии, ему поддакивали Маленков и Каганович, — Ворошилов привычно свалил вину за все мерзости последних лет сталинского правления на казненного шефа МВД и бывших соратников по «антипартийной группе», которых Климент Ефремович успел вовремя предать. — Я лишь потому уцелел, что он знал меня по фронту со времен Гражданской войны (аргумент несколько странный, поскольку маршалов А. И. Егорова и Г. И. Кулика совместная работа со Сталиным в годы Гражданской войны не спасла от расстрела, — Б. С.). Мы жили в Царицыне рядом — он с твоей матерью, тогда невестой, я с Екатериной Давыдовной и Петей. Он знал меня по делам. Когда на меня наговаривали мерзость, он гнал ее от себя, зная, что я не способен на это. Но меня могли и убить, как убили многих. Эта сволочь, окружавшая Сталина, определяла многое. Никто не отказывается от хорошего, что сделал твой отец. Но было много и нехорошего. У меня при И. В. Сталине не раз доходило с Берией и Молотовым чуть ли не до драки. И ты не прав, когда говоришь, что Светлана отказывается от отца. Он любил ее. Но ты не можешь сказать, что отец был во всем прав. Не будем об этом говорить. Светлана очень хороший человек». Климент Ефремович, разумеется, не мог предполагать, что через каких-нибудь семь лет «очень хороший человек» подложит порядочную свинью родной партии и правительству, попросив политическое убежище в США.

«Дай ей бог здоровья, желаю ей добра», — умиротворенно произнес Василий, завершая разговор о Светлане. Его гнев вызвало то, что в сентябре 57-го сестра сменила фамилию «Сталина» на «Аллилуева». В мемуарной книге «Только один год» Светлана так объяснила свое решение: «Я больше не в состоянии была носить это имя, оно резало мне уши, сердце своим острым металлическим звучанием». Сын же Сталина от фамилии отца отказываться не собирался и отца принимал целиком, со всеми его достоинствами и преступлениями.

«Мы строим коммунистическое общество, авторитет которого и внутри страны, и за рубежом исключительно велик. — Ворошилов счел нужным засвидетельствовать собственную политическую благонадежность перед присутствовавшими на беседе аппаратчиками. — И каждый советский человек должен беречь этот авторитет. Ты не просто гражданин, ты сын великого человека вчерашнего дня, да, повторяю, вчерашнего дня. Ты должен быть человеком, который активно работает, идет в ногу со всей страной в нашем обществе. Мы должны бороться за наши идеалы, за нашу страну. А кто вертит хвостом, тот не гражданин».

«А какое ко мне имеет отношение «вертеть хвостом»?» — искренне удивился Василий.

«Ты не вертишь, — вынужден был признать Ворошилов, — но почему к тебе лезут подозрительные люди, где гарантия, что они не подосланы врагами, зачем они тебе?»

«Ко мне действительно много народа ходит, — согласился сын Сталина. — Вы правы, по лбу не узнаешь, кто хороший, а кто плохой».

«В том-то и дело, — поддержал Ворошилов Василия, как будто бы с трудом, но выбирающегося на верный путь. — Почему эти люди тебе сочувствуют, тебе поддакивают?»

«Приходит много народа, во всех не разберешься», — посетовал сын Сталина.

Ворошилов предупредил: «Среди них есть сволочь и болтуны и, возможно, связанные с заграничными учреждениями. Твое имя враги могут использовать за рубежом в ущерб интересам нашей страны». Через несколько лет «враги-империалисты» с большим успехом использовали в своих целях имя Светланы Аллилуевой, но тогда подобное не могло присниться Клименту Ефремовичу даже в страшном сне.

«Я все это понимаю. Но я тут не виноват», — оправдывался Василий.

«Гони прочь всех шептунов, — напутствовал его Ворошилов, — и включайся в общее дело советского народа».

«Хочу помогать, работать вместе со всеми. Других помыслов у меня нет», — заверил маршала генерал.

«Я доложу о нашем разговоре в ЦК и Никите Сергеевичу», — пообещал Ворошилов.

Василий на радостях решил вылить ушат грязи на доносчика Тимофеева, а заодно засвидетельствовать свою преданность Хрущеву: «А этот Тимофеев, письмо которого вы мне прочитали, ругал Никиту Сергеевича и Аджубея (хрущевского зятя. — Б. С.). Я его за это изматерил и на проекте его книги, которую он дал мне на отзыв, я написал, что это такое дерьмо, которое выпускать нельзя».

«Ты с ним разговаривал?» — поинтересовался Климент Ефремович.

«Раз пять разговаривал, — подтвердил Василий. — Он пишет книгу очерков о штурмовиках. Во время одного из разговоров он ругал Аджубея за то, что тот, будучи редактором «Комсомольской правды», а затем «Известий», не напечатал два его очерка. Не имей сто друзей, а имей Аджубея (вероятно, стенографисты Щербаков и Морозов постеснялись записать поговорку в ее подлинном виде: не имей сто друзей, а женись как Аджубей. — Б. С.). Тимофеев, видимо, считает, что я к Никите Сергеевичу должен плохо относиться, а я, кроме благодарности, к нему ничего не имею. Я был у Никиты Сергеевича, он хорошо меня принял, много сделал для меня, я благодарен ему И когда кое-кто о нем говорит глупости,