Это был Нино, его голос. Он казался спокойным. Сказал, что его браку конец и он свободен.

— Ты поговорила с Пьетро?

— Начала.

— Ты еще не сказала ему?

— Что-то сказала, что-то нет.

— Хочешь отступить?

— Нет.

— Тогда поторопись, нам скоро ехать.

Он уже предусмотрел, что я еду с ним. Мы должны были встретиться в Риме, гостиница, билеты — все было готово.

— У меня проблема с девочками, — тихо и неуверенно сказала я ему.

— Оставь их со своей мамой.

— Об этом даже говорить бесполезно.

— Тогда бери их с собой.

— Ты серьезно?

— Да.

— Ты все равно возьмешь меня с собой, даже с дочками?

— Конечно.

— Ты и правда меня любишь, — сказала я.

— Да.

Я вдруг ощутила себя неуязвимой и непобедимой, как в те времена, когда мне казалось, что я все могу. Я родилась под счастливой звездой. Даже когда казалось, что судьба от меня отвернулась, на самом деле она работала на меня. Конечно, у меня были свои достоинства. Я была организованна, у меня была хорошая память, я освоила инструментарий, которым обычно пользуются мужчины, я умела логически выстроить разрозненную массу фрагментов, и я умела нравиться. Но важнее всего была удача, и я гордилась тем, что она всегда рядом, как верная подруга. Она снова на моей стороне, уверяла я себя. Я вышла замуж за хорошего человека, не за какого-нибудь там Стефано Карраччи или, тем более, Микеле Солару. Да, мы поссоримся, да, он будет страдать, но в конце концов мы обо всем договоримся. Конечно, вот так пустить по ветру брак, семью — это болезненно. Пока, в силу разных причин, у нас не было желания сообщать об этом нашим родителям, напротив, мы собирались держать все в секрете как можно дольше, а потому не могли рассчитывать на родственников Пьетро, которые в любых ситуациях знают, что делать и к кому обращаться. Но я наконец была спокойна. Мы взрослые умные люди, мы все обсудим, объяснимся и все решим. В те часы среди беспорядочных мыслей только одна казалась мне непоколебимой: я еду в Монпелье.

Тем же вечером я поговорила с мужем, призналась ему, что Нино был моим любовником. Он сделал все возможное, чтобы не верить этому. Когда я наконец убедила его, что это правда, он заплакал, упрашивал пощадить его, впал в бешенство, схватил стекло, лежавшее на столе, и разбил его о стену на глазах перепуганных девочек, которые проснулись от криков, прибежали и стояли на пороге гостиной, не веря своим глазам. Меня это поразило, но я не отступала. Я снова уложила Деде и Эльзу, успокоила их, подождала, пока они заснут, потом вернулась к мужу, каждая минута разговора с которым оборачивалась пыткой. Кроме того, нам начала названивать Элеонора; она оскорбляла меня, оскорбляла Пьетро, говорила, что он не мужик, обещала мне, что ее родственники найдут способ оставить нас и наших дочерей без глаз, чтобы даже плакать было нечем.

Но я не падала духом. Я пребывала в таком воодушевлении, что и мысли не могла допустить, что не права. Наоборот, мне казалось, что даже та боль, которую я причиняла, те унижения и угрозы, которые получала в ответ, работали на меня. Этот болезненный опыт пойдет на пользу не только мне, помогая мне стать наконец собой, он принесет благо всем, кто сейчас так страдает. Элеонора поймет, что с любовью ничего не поделаешь, что это безумие — говорить человеку, который хочет уйти, что он должен остаться. А Пьетро, который, вне всякого сомнения, теоретически знал это и так, нужно будет только потерпеть, чтобы абстрактное знание превратилось в мудрость.

Самой главной проблемой оставались мои дочери. Муж настаивал, что мы должны сказать им правду. Я возражала: «Они еще слишком малы, им этого не понять». Однажды он сорвался и закричал: «Раз решила уходить, ты обязана дать объяснения своим дочерям, а если смелости не хватает, тогда оставайся — значит, ты сама не веришь в то, что собираешься сделать». — «Давай поговорим с адвокатом», — предложила я. «Сейчас не до адвокатов», — ответил он и без предупреждения громко позвал Деде и Эльзу, которые очень сблизились за последнее время и, как только слышали наши крики, дружно закрывались у себя в комнате.

— Ваша мать должна сказать вам кое-что, — начал Пьетро, — садитесь и слушайте.

— Я и папа очень любим друг друга, — начала я, — но с некоторых пор мы не можем прийти к согласию, и потому решили расстаться.

— Неправда, — спокойно прервал меня Пьетро, — это ваша мама решила уйти. И то, что мы любим друг друга, тоже неправда: она меня больше не любит.

Я разволновалась:

— Девочки, все не так просто. Любить друг друга можно, даже если не живешь вместе.

— И это ложь, — снова перебил он меня. — Или мы любим друг друга, живем вместе, мы семья, или не любим, расходимся, и мы больше не семья. Как они что-то поймут, если ты постоянно врешь? Будь добра, скажи честно и ясно, почему мы расходимся.

— Я вас не бросаю, вы самое главное, что есть в моей жизни, я не смогу жить без вас. Просто у меня проблемы с вашим папой.

— Какие проблемы? — не отставал он. — Давай, объясни, какие у нас проблемы.

Я вздохнула и выговорила:

— Я люблю другого человека и хочу жить с ним.

Эльза посмотрела на Деде, хотела понять, как реагировать на эту новость, и, поскольку Деде сидела невозмутимо, она тоже сделала невозмутимое лицо. Зато муж мой утратил спокойствие и закричал:

— Назови имя, скажи им, как зовут этого человека. Не хочешь? Стыдно? Тогда я скажу: вы знаете этого другого человека, это Нино, помните его? Ваша мать хочет уйти жить к нему.

Он разрыдался, а Эльза немного встревоженно проговорила: «Мам, а ты возьмешь меня с собой?» Но ответа она не дождалась: как только сестра встала и быстро — едва ли не бегом — вышла из комнаты, Эльза бросилась следом за ней.

Той ночью Деде кричала во сне, я проснулась, вскочила, побежала к ней. Она спала, но намочила постель. Мне пришлось будить ее, переодевать, менять простыню. Когда я снова попыталась ее уложить, она сказала, что хочет спать со мной. Я согласилась, взяла ее к себе. Время от времени она вздрагивала во сне и тянулась ко мне рукой, чтобы убедиться, что я на месте.

Приближался день отъезда, но ситуация с Пьетро не улучшалась, согласовать с ним хоть что-то, например мою поездку в Монпелье, было невозможно. «Если уедешь, — говорил он, — никогда больше не увидишь дочерей». Или: «Если увезешь дочек, я покончу с собой». Или: «Поехали вчетвером, съездим в Вену». Или: «Девочки, ваша мама предпочла вам синьора Нино Сарраторе».

Это становилось невыносимо. Мне вспоминались протесты Антонио, когда я его бросила. Но Антонио был тогда мальчишкой, в наследство от Мелины ему досталась неустойчивая психика, кроме того, он не получил такого воспитания, как Пьетро, и никто не учил его с детства отличать порядок от хаоса. «Может, — думала я, — я преувеличиваю значение культурных традиций, воспитания, чтения, хорошего владения языком, политических предпочтений, может, когда нас бросают, мы все ведем себя одинаково, может, ни один самый здравый ум не может просто так смириться с тем, что его больше не любят». Мой муж — и с этим ничего было не поделать — был уверен, что обязан любой ценой защитить меня от яда моих же желаний, и потому, все еще будучи моим мужем, готов был прибегнуть к любым средствам, даже самым низким. Он, настоявший на гражданском браке, всегда выступавший за возможность развестись, теперь настаивал, что наш союз должен быть вечным, как будто он был заключен перед Богом. И поскольку я твердо стояла на своем, он сначала пытался меня переубедить, затем ломал вещи, затем бил себя по лицу, а под конец вдруг начинал петь.