Миссис Горовиц Габи становилась во вторник, в американском консульстве. В конце недели, она получала паспорт с визой, и ехала в Бремен. Билеты на лайнер были куплены. Ключи от квартиры Габи Аарон передавал семье с четырьмя детьми. Хозяин выселил их из дома, не желая сдавать комнаты евреям, люди ютились у родственников. Габи брала только семейные альбомы. Она заплатила сторожу на кладбище, рав Горовиц обещал присмотреть за могилами ее родителей. В синагоге для нее приготовили рекомендательное письмо, раввинскому суду, в Нью-Йорке.

На газонах виллы Геббельса, расставили фонарики, из гостиной слышались звуки вальса. Говоря с девушкой, Питер понимал, что она думает о чем-то другом. Васильковые глаза нежно, томно блестели, она часто дышала. Габи не слушала голос герра Кроу. Она надеялась, что в Бремене все станет ясно:

– Я успею Аарону сказать, – поняла Габи, – он обрадуется. Я ему телеграфирую, из Нью-Йорка. Дядя Хаим врач, все будет хорошо. В июне, в начале лета мальчик родится, или девочка. Или сразу двое, как у сестры Аарона, – озабоченно подумала Габи.

Аарон прочел ей письмо от Эстер. Мальчиков назвали Иосиф и Шмуэль, однако про обрезание сестра Аарона ничего не писала. Рав Горовиц пожал плечами:

– Давид, мой зять, он вольнодумец, современный человек. Он даже под хупу не хотел идти, но Эстер настояла на своем…, – Аарон усмехнулся:

– Мы все мягкие, и я, и Меир, и папа, но сестра у нас с твердым характером. Вы с ней увидитесь, на детей посмотрите…, – лайнер два дня стоял в порту Амстердама, прежде чем отправиться дальше, в Гавр и Нью-Йорк. Аарон рассказывал Габи о семье. Получив записку от Генриха, девушка рассмеялась:

– Аарону я не буду говорить о его кузене, мало ли что. Им не встретиться, нигде…, – Габи обвела глазами шелковые портьеры, мраморные перила балкона: «Не встретиться».

Питер, неслышно, попросил:

– Встаньте ближе, пожалуйста. Мы потанцуем, сядем рядом, на ужине, и я вас отвезу домой…, – их губы легонько соприкоснулись. Кто-то сзади закашлялся: «Простите…»

Габи даже не увидела его лица.

Девушка покачала головой:

– Вы у «Адлона» выйдите. Я не домой еду, вам туда…, Габи помолчала, – нельзя. Позвоните мне завтра, – она сунула Питеру в руку визитку, – пригласите на обед…, – он кивнул, обнимая Габи: «Они слушают мой телефон».

Они танцевали еще два вальса. Ведя фрейлейн фон Вальденбург к столу, герр Кроу громко заметил, что рассчитывает с ней завтра увидеться. Габи нежно, смущенно улыбалась.

Шелленберга, конечно, к обеду не пригласили. Обершарфюрер СС на такое и не рассчитывал. Увидев и услышав то, что ему было нужно, Вальтер спустился в гараж. Он перекусил сосисками и пивом, с другими шоферами и охранниками. На Принц-Альбрехтштрассе для нужд слежки держали незаметные, черные опели, с залепленными грязью номерами. Для полиции, у Шелленберга имелось удостоверение работника СД.

Он дождался, пока герр Кроу и фрейлейн фон Вальденбург выйдут на ступени особняка. За ними приехало такси. Шелленберг вел машину на восток, в центр, удерживая безопасное расстояние. Герр Кроу мог повезти девушку в «Адлон», или решить провести ночь на ее квартире. Шелленберг махнул рукой:

– Даже если они поедут к Габриэле, ничего страшного. Вызову ее, поговорю по душам. Она хорошая немецкая девушка, и поможет рейху.

К его удивлению, у освещенного подъезда «Адлона» герр Кроу покинул машину один.

– Джентльмен, – недовольно пробормотал Шелленберг, – не проводил даму. Или она хочет набить себе цену, получить безделушку, прежде чем ноги раздвинуть? – обершарфюрер не испытывал иллюзий касательно нравов современных женщин. Он убедился в своей правоте, увидев фотографии, сделанные фон Рабе в Британии. Подобные снимки продавали из-под полы, в сомнительных кварталах.

– Газеты обрадуются, – заметил Шелленберг, – скандал гарантирован. Леди Антония Холланд…, – он добавил сочное словечко. Фон Рабе усмехнулся:

– Пришлось отвесить ей пару пощечин, прежде чем она поняла, что надо делать. Леди Холланд, разумеется, ничего не вспомнит. Она едва на ногах держалась.

Такси свернуло с Фридрихштрассе на Ораниенбургерштрассе. Машина остановилась напротив входа в синагогу. Ночь была тихой, еврейский квартал спал, только в нескольких окнах горел свет. Шелленберг нахмурился:

– Живет она здесь, что ли? Но здесь и жить негде…, – на другой стороне улицы, вокруг дворца Монбижу, был разбит парк.

Фрейлейн фон Вальденбург вышла из синагоги под руку с высоким мужчиной, в шляпе. Шелленберг выругался себе под нос. Фотоаппарата он не взял, а ехать за камерой было нельзя, иначе он бы упустил девушку и ее спутника.

– Еврей, – Вальтер следовал за такси, – теперь фрейлейн фон Вальденбург все, что угодно сделает ради рейха. За такое в концлагерь отправляют, – такси высадило парочку рядом с шестиэтажным домом, неподалеку от Музейного острова. Квартира, как понял Шелленберг, располагалась на последнем этаже. Увидев свет в окнах, он развернул опель.

На Принц-Альбрехтштрассе, Шелленберг принес из столовой крепкого кофе и разбудил дежурного. Он велел к утру составить полное досье на фрейлейн Габриэлу фон Вальденбург. Шелленберг загибал пальцы:

– Сведения о ее родителях, бабушках, дедушках, учителях, подругах. Все, что найдете, в общем…, – он смотрел на пустынный, ночной Берлин в окне кабинета:

– Они поцеловались, у входа в синагогу. Еврей тоже рискует концлагерем. Вот и славно, – потушив сигарету, Шелленберг принялся за работу.

После нацистских вечеринок, Габи всегада лежала в ванной. Она вышла на кухню, в старом, шелковом халате, с закрученными на голове, влажными косами, Аарон сделал чай. Рав Горовиц принес из синагоги печенье. Ночь была теплой, они устроились на подоконнике. Аарон обнимал Габи. Девушка тихо сказала:

– Все равно, милый, два года…, – рав Горовиц прижал ее к себе:

– Я буду писать, любовь моя. Каждый день. Ты мои письма начнешь выбрасывать, их будет много…, – Габи всхлипнула:

– Я их все буду хранить, и читать, каждый день. Я пошлю тебе фотографию маленького. Аарон, – она испугалась, – а обрезание? Ты на нем должен быть…, – почувствовав его теплые, ласковые руки, Габи блаженно закрыла глаза:

– Родится девочка, я уверен, такая же красивая, как ты, – смешливо сказал Аарон, – а потом мальчик. И еще мальчик, или девочка. Спой мне, пожалуйста, любовь моя…, – Габи, едва слышно, запела:

Она смотрела в наполненное звездами небо. Аарон шепнул:

– Я здесь, мое счастье. Здесь, с тобой, и мы никогда не расстанемся.

Белый голубь, сорвавшись с крыши дома напротив, раскинул крылья. Девушка кивнула: «Никогда, Аарон».

Кабачок, куда их привезли эсэсовцы, неожиданно, понравился Питеру. Назывался он Zur Letzten Instanz, «У последней инстанции». Трехэтажный, беленый дом стоял на улице Вайссенштрассе, неподалеку от Музейного Острова, в квартале Николаифиртель. Отсюда, когда-то, начинался Берлин. Чуть ли не самая старая пивная в городе размещалась в одном и том же здании с шестнадцатого века. Над крышами квартала возвышался двойной шпиль древней церкви Святого Николая. В ней служил пастором отец мученика Хорста Весселя, героя рейха. Делегацию из Британии возили к мемориалу Хорста Весселя. Мосли, с Питером, возложил венки на могилу.