– Если она не очнётся в течение ближайших шести часов, могут начаться проблемы из-за обезвоживания.

Этот голос я знала. Мозг начал понемногу шевелиться, и через пару секунд выдал мне ответ – дядя Джеффри. Ещё какое-то время я пыталась осмыслить его слова, когда другой голос расстроенно воскликнул:

– Но должен же быть хоть какой-то способ её напоить?!

Фрэнк. Этот голос я узна́ю всегда. Я попыталась позвать его, но не смогла пошевелить губами, которые, как мне казалось, высохли и покрылись коркой с трещинами, как земля в пустыне. Пить! Я так хочу пить.

Словно в ответ на мои мысли к губам прижалась влажная ткань. Но не успела я порадоваться, как она переместилась на щёки, лоб... Мне протирали лицо, и это было приятно, но я хотела пить!

– Как? Ты же сам видел – она перекусила три зонда, и та же участь едва не постигла мои пальцы! Зонд через нос тоже не проходит – её организм сопротивляется инородному вторжению. Физраствор внутривенно тоже не получается ввести – он просто не проходит в вену, словно там какая-то преграда. Словно её организм не принимает ничего извне, защищается. Я испробовал всё, что мог!

– Должен быть ещё какой-нибудь способ, – это уже голос отца. Моё сознание, словно заржавевший подшипник, ворочалось всё быстрее, пока ещё со скрипом, но окружающее я осознавала всё яснее. – Может, просто налить воды ей в рот?

Да! Да, налейте воду мне в рот, ну, пожалуйста!

– Нет, – возразил дядя Джеффри, и я едва не застонала от разочарования. Точнее – я попыталась застонать, но у меня не получилось. – Пока она без сознания, то просто захлебнётся. Может быть, попробовать клизму?..

Я была согласна уже и на клизму, когда ткань снова скользнула по моим губам. Пытаясь ухватить хоть немного влаги, я сумела чуть пошевелить губами, и ткань замерла, а потом вновь скользнула по ним, прижавшись чуть сильнее, так, что несколько капель проскользнули в мой пересохший рот. Горло судорожно дёрнулось, хотя до него ничего не дошло.

– Вы видели? – радостный крик Фрэнка. – Вы это видели?

– Что? – Сразу несколько голосов.

– Смотри́те! – Ещё несколько капель упали мне в рот. – Она глотает! Она очнулась! Солнышко, если ты меня слышишь, дай знак.

Знак? Как? Я попыталась что-то сказать, но горло отказывалось издавать хотя бы звук. Губы тоже отказывались шевелиться. Веки, по моим ощущениям, были распухшими и слипшимися. А всё тело было словно налито свинцом. Я честно попыталась пошевелить хоть чем-нибудь и, видимо, мне это удалось.

– Вы видели? У неё ресницы дрогнули! Я уверен, она нас слышит. Солнышко, ты сможешь попить?

Смогу! Конечно, смогу! Именно это я пыталась крикнуть, но издала лишь какой-то даже не стон, а едва слышный скрип. Но и этого, видимо, Фрэнку было достаточно, потому что между моих губ втиснулась металлическая трубочка, из которой в мой рот полилась божественно-прохладная вода. Я стала жадно глотать спасительную влагу, пока не раздались характерные хлюпающие звуки, с которыми из стакана через соломинку высасываются последние капли. Трубочка исчезла. Всё? Это всё? Но мне мало! Освежившемуся рту хватило сил едва слышно выдохнуть:

– Ещё...

– Конечно, ещё, конечно, ещё, пей, Солнышко, сколько хочешь, – раздалось надо мной счастливое воркование, а трубочка вновь коснулась моих губ.

– Не увлекайтесь особо, – снова голос дяди Джеффри. – Если выпить слишком много и слишком быстро, Ники может вытошнить.

– А мы легонечко, по чуть-чуть, правда, Солнышко? И нас не вытошнит.

Я не хотела терять и капли драгоценной влаги, поэтому послушно сбавила темп, и старалась подольше задерживать воду во рту, прежде чем сглотнуть. Прохладная ткань вновь заскользила по моему лицу, принося краткое облегчение, но всё остальное тело продолжало плавиться от жара. И ещё этот шум. Зачем вся эта толпа собралась здесь, да ещё и несколько телевизоров включили в придачу – я ясно различала голос диктора новостей, какие-то взрывы, песенку Ариэль из «Русалочки»... Неужели другого места не нашлось, кроме как... А где я, собственно, нахожусь? Судя по ощущениям – я лежу, точнее – полулежу, на чём-то мягком, а судя по тому, что я слышу – нахожусь я в каком-то спортзале, куда набилась вся моя родня со своими телевизорами, пылесосами, миксерами и всем, что вообще способно шуметь. Зачем? Пусть уйдут!

Я допила второй стакан, уже не так жадно, и после исчезновения трубочки у меня во рту появилась какая-то тонкая палочка.

– Ники, не сжимай зубы, да и губы тоже, это термометр, – послышался голос дяди Джеффри.

Ладно, мне не трудно. Мои губы уже достаточно размякли и смогли осторожно обхватить хрупкую трубочку.

– Синклер? – послышался мамин голос. – Почему я здесь?

– Всё в порядке, Элоиз, ты уснула, и я перенёс тебя в соседнюю палату.

Палату? Значит, я в клинике дяди Джеффри? Но как сюда поместилась вся эта толпа? Или они просто стоят под открытыми окнами? Но зачем?

– Что с моей девочкой? Я хочу её видеть!

– Всё хорошо, Ники очнулась и уже попила, всё хорошо. Не плачь, Элоиз, всё теперь будет хорошо.

– Кризис явно миновал, – дядя Джеффри вынул у меня изо рта термометр. – Температура заметно упала. Уже сто два, а ещё утром было сто десять. (* По Фаренгейту, а по Цельсию это 38,9° и 43,3° соответственно).

– Всё равно это слишком много, – папин голос. – У нас выше девяноста при перерождении не поднимается (* 32,2 °С).

– У нас-то поднимается, порой даже выше ста десяти, – голос Фрэнка. – Но у нас изначально человеческие девяносто восемь, в отличие от ваших семидесяти семи (* 25 °С).

– Тогда почему Ники так плохо? – мамин голос. Рука, гладящая мой лоб и волосы, впервые в жизни не казалась мне горячей. Она, наоборот, была прохладной.

– Потому что организм Ники был не готов к обращению, и теперь в нём идёт перестройка ускоренными темпами, – со вздохом объяснил дядя Джеффри. – Наши тела готовятся к этому событию десятилетиями, потом идёт сама перестройка, и уже потом появляется способность к превращению. А Ники две первые стадии перескочила, а теперь навёрстывает.

– Бедная моя девочка, – мамины пальцы гладили теперь висок и щёку – так приятно. – Ах, Синклер, ну, зачем было так набрасываться на мальчика? Ничего же страшного не произошло.

– Ничего страшного? – голос отца звучал не сердито, скорее... обиженно? – Я застал свою крошку обнажённой, в объятиях мужчины, который поклялся к ней не прикасаться. Что я должен был сделать?

– По крайней мере – не угрожать убить его прямо у неё на глазах, – ответил дядя Джеффри.

– Да что ему сделалось бы, он же бессмертный! – виновато пробормотал отец, явно давно понявший, что перегнул палку.

– Бессмертный до определённого предела, – возразил дядя Джеффри. – Он не обратился, а значит, перед пантерой был уязвим. И легко мог погибнуть, если бы ты этого захотел. И Ники это понимала. Кстати, Фрэнк, почему ты не обратился?