А ещё в 1999 году мне позвонил некто Константин Одегов и сообщил, что специально прилетел из Тюмени, чтобы получить согласие на экранизацию «Неба падших». Костя оказался крепким, молодым ещё человеком, в недавнем прошлом профессиональным хоккеистом. Покончив с большим спортом, он увлёкся кино, пока ещё как режиссёр клипов, видовых и документальных фильмов, например, о легендарном боксёре Косте Дзю. Но мечтал он, конечно, о большем. Кроме того, Одегов сообщил, что в его жизни была такая же Катерина, один в один, поэтому он просто запал на мою повесть и готов потратить на экранизацию все свои сбережения, накопленные за годы спортивной каторги. Поражённый таким энтузиазмом, я уступил ему права за чисто символические деньги.

Получив добро, Костя, к моему удивлению, проявил далеко не провинциальный размах, пригласив в проект знаменитых в ту пору Александра Домагарова, Вячеслава Гришечкина, Любовь Полищук, Игоря Воробьёва… Не имея денег на большие гонорары, он увлекал актёров, давая прочесть им повесть, – и тут же получал согласие. В роли роковой Катерины снялась выпускница курса Алексея Баталова и, как поговаривали, его последняя любовь юная Юлия Рытикова, обладавшая необычной «экзотной красой», если пользоваться выражением поэта Игоря Северянина. Ну а главным героем – Павликом Шармановым – стал сам Костя Одегов, чего, по-моему, делать ему не следовало, но очень хотелось. Дорогостоящие авиационные съёмки и прыжки с парашютом он из экономии заменил автомобильными гонками, даже смертельная катастрофа в конце ленты не стоила ничего: «мерседес» взрывался за пригорком, и были видны только клубы чёрного дыма.

Затраты на съёмку фильма составили около 50 тысяч долларов, но картина брала за душу и в прокате прошла лучше, чем голливудский «Гладиатор» со 150-миллионным бюджетом. Я хорошо помню полный зал огромного кинотеатра «Зарядье», ныне снесённого ради «висячих садов и мостов». Премьерные показы в Доме кино и ЦДЛ прошли на аншлагах, люди стояли в проходах, не хватило мест даже тюменским спонсорам. Вскоре мы повезли ленту в Гатчину на фестиваль «Литература и кино», который возглавлял тогда Сергей Есин. Жюри прежде всего обратило внимание на несовершенства дебютной ленты, но зрители, голосуя на выходе сердцем, единодушно отдали предпочтение «Игре на вылет» – и угадали. Константин Одегов стал профессиональным режиссёром, сняв впоследствии немало отличных фильмов, включая «Парижскую любовь Кости Гуманкова».

Вскоре в драматическом театре на Васильевском острове в Санкт-Петербурге режиссёр Владимир Словохотов поставил инсценировку «Неба падших» с Олегом Черновым и Еленой Мартыненко в главных ролях. Когда после десятилетней жизни на сцене ради обновления репертуара спектакль убрали из афиши, зрители настойчиво потребовали его вернуть, ион был восстановлен. В 2015 году питерцы привозили «Небо падших» на мой авторский фестиваль «Смотрины», проходивший на сцене Театра «Модерн», и москвичи хорошо приняли эту работу. Владимир Словохотов, кстати, как-то за рюмкой рассказал мне такую историю: однажды ему позвонили из «Золотой маски» и сообщили, что очень хотят номинировать какой-нибудь спектакль его театра, поставленный по современной пьесе.

– Возьмите «Небо падших». Идёт на аншлагах.

– Чудесно! А кто автор?

– Юрий Поляков. Вы должны его знать.

– Зна-аем. Это исключено.

– Вы хоть спектакль посмотрите!

– Обойдёмся. Поставьте Улицкую – тогда дадим «Золотую маску»! – был ответ.

Странная вещь: люди, ныне истерически проклинающие коммунистов за вмешательство в художественный процесс и насилие над творцами, сами, получив власть и полномочия в искусстве, установили ныне такую безапелляционную диктатуру либеральных ценностей и авангардных канонов, что советских чиновников от культуры (а я-то с ними успел хлебнуть лиха) порой вспоминаешь с мечтательной нежностью.

…И опять зазвонил телефон. То был не слон, а товарищ по комсомолу Александр Димаков, которого я слыхом не слыхивал лет двадцать. Оказалось, он теперь работает заместителем по общественным связям в крупной структуре, занимающейся благоустройством московских дворов, каковых в столице не счесть – а следовательно, и прибыль идёт немалая. Так вот, владелец этого процветающего предприятия Артём Щёголев решил к 20-летию фирмы сделать подарок себе и своему коллективу.

– Саша, а я-то тут при чём? Капустников не пишу. Обратись к Инину.

– А теперь, Юра, самое интересное. Спроси меня, какой подарок?

– Какой?

– Он решил экранизировать свою любимую повесть. Спроси меня какую!

– И какую же?

– «Небо падших».

– Ого!

– Ого-го! Завтра ждём тебя для переговоров.

На следующий день я сидел в богатом офисе на Пятницкой улице, Щёголев задерживался на заседании правительства Москвы, где, видимо, обсуждалась новая конструкция антитравматических качелей для детей или что-то в подобном роде. Мы с Димаковым под хороший коньячок с лимоном вспоминали нашу бурную комсомольскую молодость, перебирали друзей: как говорится, иных уж нет, а те долечиваются. Когда наконец прибыл шеф, я был в том весёлом состоянии, когда жизнь кажется беспроигрышной лотереей, где билетики из барабана вместо попугая достаёт обнажённая женщина твоей мечты. Хозяин юбилейной фирмы оказался молодым ещё человеком, лет сорока, обходительным, но явно озабоченным нелёгким бизнесом. Вообразите, сколько столоначальников надо умаслить, чтобы получить подряд и право облагораживать наши дворы, которые замусоривались веками. После искренних похвал в адрес «Неба падших» и тоста за мой талант Артём, лишь пригубив коньяк, спросил напрямки:

– Сколько вы хотите за уступку прав?

Размякнув от алкоголя и похвал, я, честное слово, был готов отдать права чуть ли не даром, как в своё время Косте Одегову в благодарность за любовь к моей прозе. Если думаете, будто русские писатели, даже очень известные, избалованы комплиментами, вы ошибаетесь. У русских вообще не принято хвалить друг друга при жизни, да и после смерти-то не особенно. Я всегда, честное слово, с восхищением и завистью смотрю на пишущих евреев: они сначала осваивают искусство восторгаться друг другом, а потом уже, если получится, овладевают литературными навыками. В общем, будь я трезв или полупьян, то, наверное, так бы и сказал: «Берите, Артём, даром, у меня ещё есть!» Но я был пьян совершенно, и мне вдруг захотелось из озорства узнать, проверить, насколько меценат любит мою прозу не в словесном, а в денежном эквиваленте. Я вспомнил жмотский гонорар, полученный годом раньше за экранизацию «Апофегея», умножил его на десять, потом ещё увеличил в два раза и с трудом сартикулировал сумму, за которую в то время можно было купить достойную двухкомнатную квартиру, не в центре Москвы, конечно. Димаков глянул на меня с уважительным недоумением. Но, как любил выражаться Дюма-отец, ни один мускул не дрогнул на мужественном лице Артёма.

– Что ж, я так примерно и рассчитывал. Это укладывается в бюджет. Согласен, но при двух условиях…

– Каких же? – я тонко улыбнулся, готовый услышать, что деньги мне будут выплачиваться в течение ближайших пятидесяти лет акциями ООО «Московский дворик». О-о-о, знаем мы вас, предпринимателей!