нравственность не вознаграждается, люди приходят в ступор, не зная, как жить. Что же касается отношения Другого к людям, его сила настолько явно превосходит человеческую, что если его намерения идут вразрез с людским благополучием, жизнь человека не только не является полностью осмысленной, но и превращается в игру в кошки-мышки. Это озарение побудило Лукреция сравнительно недалеко на том же Средиземном море, в Риме, проповедовать атеизм на основаниях, которые на самом деле являлись религиозными. Если боги в самом деле таковы, какими считали их римляне – безнравственны, злопамятны и непредсказуемы, – осмысленное существование требует бороться с ними или отвергать их.

Бог евреев не обладал ни одной из тех черт, которые в большей или меньшей степени характеризовали божества соседних народов. И здесь мы подходим к высшему достижению еврейской мысли, которое заключается не в монотеизме как таковом, но в характере, приписанном Богу, интуитивно воспринятому единственным. Греки, римляне, сирийцы и большинство других средиземноморских народов сказали бы о характере своих богов две вещи: во-первых, что они склонны к безнравственности; во-вторых, что к человечеству они преимущественно индифферентны. Евреи поменяли оба этих мнения своих современников на прямо противоположные. Если боги Олимпа без устали преследовали красивых женщин, Бог Синая оберегал вдов и сирот. Если Ану в Месопотамии и Эль в Ханаане держались отчужденно, Яхве звал Авраама по имени, вывел его народ из рабства и в видении Иезекииля взывал к тоскующим, павшим духом еврейским изгнанникам в Вавилонии. Бог есть Бог боящихся его, его милость от века и до века, и щедроты Его на всех делах Его.

Вот такими были представления евреев о Другом, который предстоит человеческим существам. В нем нет приземленности, ибо в его середине восседает на престоле сущность поразительного величия. В нем нет беспорядочности, ибо он связан божественным единством. Прямо противоположный безнравственности и равнодушию, он сосредоточен в Боге праведности и любви. Надо ли удивляться, услышав, как евреи восклицают с ликованием первооткрывателей: «Кто, как Ты, Господи, между богами?» и «Есть ли какой великий народ, к которому боги его были бы столь близки, как близок к нам Господь?»

Смысл в сотворении

В «Братьях Карамазовых» Достоевского Иван восклицал: «Я не бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то божьего не принимаю и не могу согласиться принять».

Иван не одинок в своем открытии, что Бог, возможно, благ, но мир – нет. Для целых философских течений характерно то же самое – цинизма в Греции, джайнизма в Индии. В отличие от них, иудаизм утверждает, что мир – это благо, приходя к такому заключению через предпосылку, что его сотворил Бог. «В начале сотворил Бог небо и землю» (Быт 1:1), и объявил, что это хорошо.

Что значит заявить, что вселенная, весь существующий мир, каким мы его знаем, сотворена Богом? Философы могли бы рассматривать такое утверждение как объяснение, каким образом возник мир, однако это исключительно вопрос космогонии, не имеющий отношения к тому, как мы живем. Была ли у мира первопричина? Наш ответ на этот вопрос выглядит безотносительным к тому, как нами ощущается жизнь.

Но утверждение, что вселенная сотворена Богом, имеет и другую сторону. Если рассмотреть его под иным углом, это утверждение говорит не о том, как появилась земля, а о характере действующей силы этого процесса. В отличие от первого случая, этот глубоко затрагивает нас. Всем порой случается спрашивать себя о ценности жизни, то есть задаваться вопросом, имеет ли смысл продолжать жить, если она становится трудной. Те, кто приходит к выводу, что смысла это не имеет, сдаются – если не раз и навсегда, посредством самоубийства, тогда постепенно, ежедневно в течение долгих лет капитулируя перед надвигающейся опустошенностью. Что бы еще ни означало слово «Бог», оно указывает на сущность, в которой сливаются могущество и ценность, сущность, чьей воле нельзя препятствовать и чья воля – благо. В этом смысле подтвердить, что все существующее сотворено Богом, – значит подтвердить неоспоримую ценность этого существования.

В «Вечеринке с коктейлями» Т. С. Элиота есть отрывок, выражающий ту же мысль. Селия, которая не только разочаровалась в любви, но и утратила все иллюзии, связанные с нею, обращается за помощью к психиатру и начинает первый сеанс с неожиданного заявления:

Должна признаться, мне даже нравится считать, как будто что-то не так со мной – ведь если нет, то это означает, что не со мной не так, а с целым миром, и потому во много раз страшнее! Ужасно как! И потому я верю: беда во мне, а значит, поправима.

В этих строках говорится о самом базовом решении, какого требует жизнь. В жизни часто случается разлад. И к какому выводу мы тогда приходим? В конечном итоге возможные варианты сводятся к двум. Один из них – что виноваты «звезды, милый Брут». Такой вывод делают многие. К ним относится целый спектр лиц – от остряков, предлагающих давать детям в качестве лучшей развивающей игрушки пазлы, в которых нет даже двух подходящих друг к другу деталей, до Томаса Харди, полагавшего, что сила, породившая вселенную, настолько трагична по природе, что наверняка подобна выжившему из ума маразматику. Главный герой «Бремени страстей человеческих» Сомерсета Моэма, Филип, получает в подарок от ведущего богемный образ жизни повесы персидский коврик – с уверениями, будто бы изучение этого коврика поможет постичь смысл жизни. Даритель умер, а Филип все еще был в неведении. Как могло изучение узора на персидском ковре решить задачу смысла жизни? Когда его наконец осенило, оказалось, что ответ очевиден: жизнь не имеет смысла. «И на всякую незадачу всегда найдется причина».

Это один возможный вариант. А другой состоит в том, что в случае какого-либо разлада вина лежит не на звездах, а на нас самих. Ни один ответ не может быть объективно подтвержден, но нет никаких сомнений в том, который из них вызовет более креативную реакцию. В одном случае человеческие существа беспомощны, так как их беды проистекают из некачественного характера самого существования и они не в силах его исправить. В другом случае людей побуждают направить взгляд поближе, поискать причины их проблем там, где они в состоянии что-нибудь изменить. Воспринятое в этом свете утверждение евреев, что мир сотворен Богом, обеспечивает им созидательную основу. В каком бы безнадежном положении они ни находились, как бы глубока ни была долина смертной тени, в которой они очутились, сама жизнь никогда не вызывает в них отчаяния. Смысл неизменно ждет, когда его добьются, возможность