В жизни человека есть четыре опасных области, способные вызвать бесконечные беды в случае, если выйдут из-под контроля: сила, богатство, секс и речь. На уровне животных они надежно сдерживаются. Две в данном случае едва ли можно считать источником несчастий. Устной речью звери не владеют – настолько, чтобы обманывать друг друга при общении. Так и с богатством: чтобы стремление к собственности представляло серьезную социальную проблему, требуется дальновидность и непрекращающаяся алчность того уровня, который неизвестен в царстве животных. А что касается секса и силы, с ними значительных проблем тоже не возникает. Благодаря периодичности секс не превращается в навязчивую идею, врожденные ограничения обуздывают насилие. За любопытным исключением муравьев, внутривидовые войны встречаются редко. А когда они вспыхивают, виды обычно уничтожают сами себя.

С людьми дело обстоит иначе. Зависть, ненависть и месть могут привести к насилию, которое, если ничем его не обуздать, раздирает сообщества в клочья. Убийство вызывает кровную вражду, та затягивается на неопределенное время. Секс, если он нарушает определенные ограничения, может воспламенить такие страсти, что целые сообщества будут уничтожены. То же относится к воровству и мошенничеству. Можно представить себе сообщества, в которых люди поступают в этих отношениях так, как им заблагорассудится, но такие сообщества еще не были обнаружены, а исследования антропологов уже охватили весь земной шар. Видимо, если полная вседозволенность и бытовала когда-либо, ее изобретатели не выжили, в итоге антропологам некого изучать. Возможно, именно в этом случае более, чем в любом другом, мы сталкиваемся с человеческими константами. Парижане в родстве с жителями стран третьего мира, интеллектуалы ХХ века – родственники аборигенов. Всем приходится сдерживать свои аппетиты, чтобы история продолжалась.

Что предписывают Десять заповедей в этом отношении, так это минимальные стандарты, благодаря которым возможна коллективная жизнь. В этом смысле Десять заповедей для общественного порядка – то же самое, что и первая глава Бытия для природного порядка; без них каждый всего лишь безвиден и пуст. Если Бытие придает структуру физическому миру (и тем самым создает его), то Десять заповедей образуют структуру социального мира (и тем самым делают его возможным). О силе они, в сущности, говорят следующее: ты можешь спорить и драться, но убийство в пределах группы будет под запретом, потому что возбуждает кровную вражду, приводящую к распаду сообщества. Следовательно, не убивай. Так и с сексом. Можешь быть повесой, можешь флиртовать, даже быть неразборчивым в связях, и хотя мы не одобряем подобное поведение, мы не станем искать на тебя управу. Но в одном случае мы проведем черту: сексуальные излишества, которым состоящие в браке люди предаются вне брачных уз, дозволены не будут, ибо они возбуждают страсти, которых не потерпит сообщество. Следовательно, не прелюбодействуй. Что касается имущества, можешь нажить сколь угодно большое состояние, быть предприимчивым, ловким и прозорливым. Но одного тебе нельзя, а именно – воровать чужое, ибо это оскорбляет чувство справедливости и приводит к вспышкам неприязни, не поддающимся управлению. Следовательно, не кради. И наконец, касательно произнесенных слов: можешь уклоняться от прямых ответов и лицемерить, но есть один случай, когда мы потребуем от тебя правды, всей правды и ничего, кроме правды. Если спор достигнет таких масштабов, что будет рассматриваться в суде, в этом случае судьи должны знать, что произошло. И если тогда ты солжешь, хоть и присягнул говорить правду, наказание будет суровым. Не произноси ложного свидетельства.

Значение Десяти заповедей в их этических аспектах заключается не в уникальности, а в универсальности, не в категоричности, а в основополагающем приоритете. Они не высказывают последнее слово по вопросам, которые затрагивают; они говорят то, что следует, если ожидается продолжение. Вот почему по прошествии трех тысячелетий после событий на горе Синай они продолжают оставаться «нравственным эсперанто» для мира. Это побудило Гейне высказаться о человеке, получившем заповеди: «Каким маленьким кажется Синай, когда на нем стоит Моисей», а библейских авторов – категорически утверждать: «И не было более у Израиля пророка такого, как Моисей» (Втор 34:10).

Смысл в справедливости

Примечательной группе людей, которых мы называем пророками, западная цивилизация более, чем кому-либо другому, обязана своими убеждениями (1) в том, что будущее любого народа во многом зависит от справедливости его социального устройства, и (2) что личности несут ответственность за социальные структуры своего общества, как и непосредственно за свои личные действия.

Когда сегодня о ком-нибудь отзываются как о пророке или говорят о пророчестве, нам представляется прорицатель – тот, кто предсказывает будущее. Но поначалу это слово имело другое значение. «Пророк» происходит от греческого «профетес», где «про» значит «за», а «фетес» – «говорить». Таким образом, в греческом языке пророком назывался тот, кто «говорит за» кого-либо. Это значение соответствует изначальному на иврите. Когда Бог поручает Моисею потребовать у фараона отпустить его народ, а Моисей возражает, что он «несловесен», Бог говорит: «Аарон, брат твой, будет твоим пророком» (Исх 7:1).

Если для евреев общим значением слова «пророк» было «тот, кто говорит по велению другого», то конкретным (по отношению к определенной группе людей в библейский период) – «тот, кто говорит за Бога». Пророк отличался от других людей тем, что его разум, его речь и в некоторых случаях даже его тело могли стать каналами связи, посредством которых Бог реагировал на текущие исторические обстоятельства.

Обзор пророческого движения в Израиле свидетельствует о том, что это явление не было единичным. Моисей находится в особой категории, но в целом пророческое движение прошло три этапа, и на каждом из них божественное действовало по-разному.

Первый – этап «сонма пророков», наилучшее представление о котором дают девятая и десятая главы Первой книги Царств. На этом этапе пророчествование – групповой феномен. Здесь пророки не устанавливаются как личности, поскольку их дар не является личным достоянием. Для них, странствующих общинами или школами, пророчествование было феноменом поля, требующим критической массы. Современные психологи назвали бы его одной из форм коллективного, самонаведенного экстаза. С помощью музыки и танцев группа пророков могла привести себя в состояние исступления. Ее члены теряли самосознание в общем море опьянения божественным.

На этом этапе пророчествование не имело этического аспекта. Пророки полагали, что были одержимы божественным лишь потому, что этот опыт вызывал прилив экстатической силы. На втором этапе появилась этика. Это был этап отдельно взятых дописьменных пророков. Будучи живым и находясь в движении, пророчествование начало выпускать, словно ракеты, отдельных пророков из групп, заложивших их основание. До нас дошли их имена – Илия,