не в равной степени. Это не тот случай, когда кто угодно, где угодно и в любое время может обратиться к истории и обнаружить ждущую возможность, равноценную всем прочим во времени и пространстве. Каждая возможность уникальна, но среди них есть решающие: «В делах людей прилив есть и отлив, с приливом достигаем мы успеха». Стало быть, за историей надлежит внимательно следить, ибо упущенные возможности исчезают навсегда.

Эта уникальность событий отражена в еврейских понятиях (а) о прямом вмешательстве Бога в историю в определенные критические моменты, и (b) об избранном народе как принимающем на себя особые испытания, посланные Богом. Наглядный пример того и другого – повествование об Авраме (Аврааме). Ему предпослан примечательный пролог, Быт 1–11, в котором описан неуклонный упадок мира, теряющего свое изначальное, первозданное благо. За неповиновением (поеданием запретного плода) последовало убийство (Каином Авеля), промискуитет (сыновей Бога и дочерей человеческих), инцест (Лота и одной из его дочерей), пока наконец не понадобился потоп, чтобы смыть этот хаос. В разгар упадка Бог не бездействовал. На этом фоне, в последние дни объединенного шумерского государства Бог призывает Авраама. Ему надлежит уйти в новую землю и основать новый народ. Это решающий момент. Поскольку Авраам откликается на призыв, он перестает быть одним из многих. Он становится первым евреем, первым в «избранном народе».

Нам еще понадобится вернуться к теме «избранного народа», а пока мы должны задаться вопросом, что давало евреям возможность понять значение истории. Мы уже отмечали тот вид смысла, который они нашли в истории. Что же позволило им рассматривать историю как воплощение этого смысла?

С точки зрения Индии, судьба человека полностью находится вне сферы истории. Мир, вмещающий человечество, как мы уже видели, – «срединный мир». Добро и зло, удовольствие и боль, правильное и ошибочное переплетено в нем в сравнительно равных пропорциях, как нити основы и утка. Таким и останется положение вещей. Все мысли об очищении мира и ощутимом изменении его характера ошибочны в принципе. Местные природные религии соседей Израиля пришли к тем же выводам иным путем. С их точки зрения судьба человека находится в пределах сферы истории, но той истории, какую она представляет собой в настоящее время, а не какой могла бы быть. Можно понять, почему мысль о переменах – особенно переменах к лучшему, – не возникала у приверженцев природных религий. Тот, чей взгляд направлен преимущественно на природу, не смотрит больше никуда и не ищет удовлетворения больше нигде. И вместе с тем – и в этом суть – он не мечтает усовершенствовать природу или социальное устройство, являющееся ее продолжением, ибо они считаются укорененными в природе вещей и не подлежит изменению человеком. Египтяне не просили бога солнца Ра светить, как ему следовало, как и современный астроном не просит, чтобы солнце расходовало энергию надлежащим образом, ибо в природе акцент сделан на то, что есть, а не на то, как надо – скорее, «есть», нежели «должно».

Исторические воззрения израильтян отличались от политеизма Индии или Ближнего Востока ввиду иной идеи Бога. Если бы этот вопрос был выведен на уровень осознанной дискуссии, израильтяне возразили бы Индии, что Бог не создал бы людей как материальные существа, если бы материя не играла роли в их судьбе. Природным политеистам евреи возразили бы, что природа не самодостаточна. Поскольку природа сотворена Богом, Бога нельзя приравнять к ней. Следствие разграничения Бога и природы существенно, ибо оно означает, что «должно» нельзя приравнять к «есть» – Бог превзойдет имманентную действительность (и может отличаться от нее). Двойным ударом вовлекая человеческую жизнь в естественный порядок, но не ограничивая ее этим порядком, иудаизм учреждает историю как важную и вместе с тем подлежащую критике. Те, кто ничему не учится у истории, обречены повторить ее.

Природные политеистические религии, в окружении которых существовал иудаизм, все до единой поддерживали статус кво. Условия, возможно, были не по нраву, но политеистов поражало то, что те могли стать гораздо хуже. Ибо если силы природы присущи множеству богов – в Месопотамии их количество достигало нескольких тысяч, – всегда существовала опасность, что эти боги рассорятся между собой, в итоге начнется хаос. Поэтому внимание религии было направлено в первую очередь на то, чтобы все оставалось как есть. В египетской религии «пылкие люди» неоднократно противопоставлялись «молчаливым людям», и последние возвеличивались потому, что не доставляли хлопот. Неудивительно, что ни один природный политеизм не породил теоретически обоснованной революции. Традиционно и индийской религии был присущ консервативный оттенок: поскольку политеизм страшат перемены, индуизм считал значительные социальные сдвиги невозможными.

В иудаизме же, напротив, история находится в состоянии напряжения между своими божественными возможностями и своими явными неудачами. Острое напряжение существует между «должно» и «есть». Следовательно, иудаизм закладывает основу для социального протеста. Когда все складывается не так, как следовало бы, необходимы изменения в той или иной форме. Эта идея дала плоды. Именно в странах, побывавших под влиянием еврейской исторической перспективы, оказавшей воздействие на христианство и в некоторой степени – на ислам, наблюдались основные вспышки стремления к социальным улучшениям. Пророки послужили примером. «Защищенные религиозными запретами, пророки Иудеи были преобразующей политической силой, которая не имела себе равных и, возможно, никогда не будет иметь в последующей мировой истории». В их душах пламенело вело убеждение в том, что все складывается не так, как следовало бы, и во имя Бога, чьим голосом они становились, они создали атмосферу реформ, «затмившую и Гайд-парк, и те времена, когда газетчики, алчущие сенсаций, ради них были готовы явить на свет самую потаенную грязь»[219].

Смысл в нравственности

Люди – общественные существа. Разлученные с себе подобными при рождении, они никогда не становятся людьми; однако в окружении других людей они зачастую превращаются в варваров. Из этих двух фактов проистекает потребность в нравственности. Нравственные законы не любят – не больше, чем красный сигнал светофора или знак запрещения левого поворота. Но без нравственных ограничений отношения между людьми стали бы такими же беспорядочными, как уличное движение в районе Чикаго-Луп, если бы все ездили как вздумается.

Иудейская формулировка «мудрых ограничений, делающих людей свободными» содержится в иудейском Законе. Мы еще получим возможность отметить, что этот Закон включает как ритуалистические, так и этические предписания, но в настоящий момент обратимся к последним. С раввинистической точки зрения еврейская Библия содержит не менее 613 заповедей, регулирующих поведение человека. Четырех из них хватит для наших целей – четырех этических указаний из Десяти заповедей, так как именно через них древнееврейская мораль оказывала наибольшее влияние. Заимствованные