Петер крепче стиснул мне пальцы. Видимо, желал, чтобы я подняла на него глаза, но мой взгляд намертво приклеился к бриллианту, зажатому его пальцами.

— Вера, я успокаивал себя тем, что умел брать под контроль инстинкт зверя и оттягивать приступы до подходящего момента, когда волосок жизни моей избранницы надрывался из-за внешних обстоятельств. Я мог по нескольку лет жить жизнью нормального человека. Почти нормального…

Петер снова сжал мои пальцы, но и в этот раз я не поддалась на уговоры, не взглянула ему в глаза. Голос был спокойным, но ведь не он зеркало души, не голос…

— Я почти не выходил из дома при свете дня. Брезгливые взгляды людей сделались вдруг невыносимыми. Я прятал лицо под широкие поля шляпы и за воротник пальто. Лето я ненавидел. Ждал зиму, когда ночи светлели. И с каждым годом мне все больше и больше хотелось сырого мяса и крови. Я ходил к мяснику и съедал купленный кусок, спрятавшись в подворотне. Я терял в собственных глазах остатки человечности. Я был себе противен теперь не только внешне и чурался зеркал, как прокаженный. И вот, при мысли о необходимости купить новый сундук, я вдруг почувствовал к себе такое отвращение, что принял решение во что бы то ни стало покончить с собой. Однако веревка не душила, вся кровь не вытекала, а автомобиль, под который я бросился, сумел затормозить. Тогда я понял, что должен не допустить еще одного убийства. В запасе пара лет, а может меньше… Перерывы между припадками становились все короче и короче. Я решил действовать незамедлительно. Для начала следовало уйти из места, где жертвы как на ладони.

Барон бросил мою руку и схватил за подбородок. Больше игнорировать его взгляд я не могла. Полный штиль. Неужто кровавая баланда помогла? Или это затишье перед бурей?

— Мне давно следовало уйти, — продолжил барон, не отняв руки от моего лица. — Хозяйка умерла от старости, ее сменила другая, а я оставался бессменным сторожем. Это становилось странным. Вещей у меня не было: чемодан да сундук. Я выбрал глушь. Работу сторожем на лесопилке. По поддельным документам, которые купил давно. Днем я никому не показывался. Вечером заглядывал в местный кабак, чтобы совсем не одичать. Там я однажды сел за шахматы к странному старику.

Барон улыбнулся и убрал руку. Я не отвернулась.

— Мы играли почти месяц каждый вечер. Пока я в лоб не спросил старика про странную тень от его спины.

— Я видела ее тоже! — вскричала я, хотя барон не сделал никакой паузы.

— Ты обратила внимание, другие внимания на такие вещи не обращают. Пан Драксний пригласил меня на прогулку. Он долго шел куда-то, а потом… Я не испугался. Я открыто смотрел на дракона. Я был рад встрече с чем-то или кем-то сверхъестественным. Страшно быть не таким, как все, в полном одиночестве. Мы с ним поговорили. Вернее, говорил я — в драконьем обличье он только слушает. И то не долго. Потом он отвернулся от меня, будто собираясь взлететь, и ударил. Хвостом. Удар был сильным. И я упал. В снег. Не чувствуя боли. Боль пришла после десятого удара, а потом я потерял сознание. Очнулся я в какой-то норе. Другого названия этому жилищу трудно было подобрать. Заброшенный дом с проломленной крышей. Искать здесь живое существо никто бы не решился. В углу, около буржуйки, сидел дракон в человечьем обличье. Он сказал, что у него не получилось исполнить мое желание — убить меня до срока не под силу даже ему. Но он поможет со вторым, не даст мне возможности убить еще хотя бы одну женщину. Полвека он не отпускал меня ни на одну ночь. Эта ночь оказалась первой вдали от него. Или снег шел всю ночь?

Барон снова схватил меня за руку. За руку с кольцом.

— Я не знаю, — ответила я честно. — Я не смотрела в окно. Я смотрела на вас.

Барон поднял мою руку и поднес к губам. Но поцелуя не последовало.

— Простите меня, Вера. Я должен был очнуться до того, как вы сказали "да". Но я не мог. Это была бездна. Черная. Бесконечная. Удушающая. Пустота. Будто я заглянул себе в душу. В ней пусто. Эта пуля забрала из нее последнее, что в ней было живого — вас, Вера.

Барон разжал пальцы, и моя рука камнем упала на смятую кровать. Пахло корицей и кардамоном. Тошнотворная смесь. У меня закружилась голова, и я поспешила сжать виски.

— Вера, что с вами?

Тьма. Кромешная, а потом яркий свет. Он лился из глаз барона. Петер приподнимался на одном локте. Сама я лежала на краю кровати. Барон сумел переползти на середину, и на груди его теперь алело красное пятно. Он растревожил рану. Ради меня…

— Кровь, — я едва разлепила пересохшие губы.

— Пустяки, — едва шевелил своими барон. — Вы ничего не ели, правда? Сколько уже часов? Вы сумасшедшая, Вера. Так нельзя…

— Я не хочу есть.

— А падать в голодные обмороки хотите?

Я прикрыла глаза и тут же почувствовала на лбу губы барона.

— У вас жар, милая вы моя. Что же нам теперь делать? Я не могу встать. Вы не должны вставать. И все нас бросили.

В ушах звенело, и эхо повторяло слова барона, а потом все вокруг загудело.

— Вера, стучат, — губы барона почти коснулись моих губ. — Я должен сказать "войдите"?

Вместо ответа я выскользнула из-под его руки и, пошатываясь, дошла до двери. Пани Дарина прижимала к груди поднос. Ароматный до жути. До очередной тошноты и головокружения.

— Как ваш муж? — спросила она, спрятав глаза в чайничек, чтобы не поддаться искушению заглянуть через мое плечо в комнату.

— Лучше. Намного лучше, — Меня качнуло и пришлось ухватиться за дверной косяк. — А я вот что-то неважно себя чувствую. Не могли бы вы найти мой рюкзак? Там таблетки. У меня, кажется, есть небольшая температура.

— Я принесу для вас лекарство, не волнуйтесь, — тут же выдала хозяйка.

— И все же найдите мой рюкзак, — повторила я просьбу довольно зло и схватила поднос. — И пусть ваш муж принесет из Шкоды чемодан. Мои вещи тоже упакуйте.

— Зачем?

— Я так хочу.

На подносе все зазвенело, когда я, захлопнув дверь ногой прямо перед носом хозяйки, заковыляла к столику.

— Вера, вы знаете, что это за пирог? — спросил барон без тени улыбки.

— Мне уже рассказали, — я смотрела прямо ему в глаза. — И мы будем его есть. Вместе! — добавила я, отворачиваясь к подносу.

Жажда только сейчас дала о себе знать, хотя я не пила уже много часов. Мозг занимался куда более важными делами, чем какое-то там обеспечение жизнедеятельности организма. Первый глоток пошел на ура, а вот от второго меня снова начало мутить, и я опустилась на стул.

— Вера, если вы сейчас же не съедите хотя бы маковинку с пирога, мне придется встать.

— Не вздумайте! — чуть не подскочила я на ноги. Вернее, подскочила мысленно. Ноги-то не слушались. — Я сейчас. Дайте мне минуту…

— Да хоть целый час! Только поешьте уже наконец! Невыносимая вы женщина!