Мэри была поражена в самое сердце и немедленно написала ответ. Все те мужчины, в обществе которых ее видят, это люди, имеющие возможность содействовать освобождению мужа. Если Элджину известна хоть одна женщина, которая может быть им полезна наряду с Талейраном или Наполеоном, пусть он напишет, и Мэри немедленно станет общаться с ней.

Что же касается мистера Фергюсона, которого ты готов обвинить в недостойном поведении, то скажу, что ни ты, ни я никогда не имели столь преданного друга. По отношению ко мне, не знавшей братской любви, он ведет себя как лучший из братьев.

Месяцы упорных усилий, предпринятых Мэри, привели к тому, что Наполеон согласился освободить Элджина из лурдской темницы с условием, что он останется в городе По, где будет находиться под постоянным наблюдением. Наполеон сообщил Мэри об этом в кратком послании, выражая сожаление о том, что вынужден держать мужа вдали от нее, но уверяя, что не может позволить последнему свободно разгуливать по Парижу.

Элджин тут же приказал Мэри приехать.

Так как Бонапарт считает необходимым держать меня в одной из провинций, тебе следует немедленно присоединиться ко мне. Это единственный вариант, который допускают рамки приличий. Я располагаю относительной свободой и надеюсь жить в лоне своей семьи, пусть и не в столице. Тебе следует забыть о флиртах и прекратить болтаться по городу: пора наконец подумать о моем положении. Так как я уже освобожден, у тебя нет оснований наслаждаться ночной жизнью Парижа с человеком, который не является твоим мужем.

— Но я жду ребенка, — жаловалась она Фергюсону, доставившему ей письмо Элджина.

— Ваш муж сам не свой от огорчений, Мэри, — попытался утешить ее Роберт; он усвоил привычку звать ее просто по имени, когда они оставались наедине. — Стоит ему оправиться от жестоких условий темницы, он сразу же придет в себя.

Но недоверие Элджина глубоко ее расстроило, и, пока Роберт сидел рядом в кресле, она тут же начала писать ответ.

Что за прекрасный тон переписки ты, Элджин, завел? Приказывать мне сей же час оставить Париж, но разве ты не понимаешь, что со дня на день у меня должны начаться роды? И в таких условиях ты готов подвергнуть меня риску путешествия? Тебе совсем не дорого мое здоровье, Элджин? Это все, что я могу тебе сейчас сказать. Твое письмо каждой своей строкой обидело меня слишком сильно, чтоб я могла найти в себе силы написать ответ.

— Прошу, позаботьтесь о том, чтоб это письмо было ему отправлено, — попросила она Роберта, складывая лист бумаги и запечатывая его личной печатью. — Я не люблю, когда мною распоряжаются, даже если это мой собственный муж. И не собираюсь рисковать здоровьем будущего ребенка ради потакания мелким прихотям человека, который ведет себя подобным образом!

Роберт взял письмо и улыбнулся, шутливо прищелкнув каблуками в подражание австрийским офицерам, — привычка, которую он приобрел в обществе своей немецкой любовницы.

— Непременно, леди Элджин. Располагайте мной, как вам угодно. Я готов повиноваться вашим приказам.

Как только она увидела его в первый раз — покрытого кровью, с искривленным тельцем маленького воина, хоть единственной его битвой было сражение с ее внутренностями, Мэри поняла, что малыш Уильям отличается от других ее детей.

Повитуха поднесла его поближе, чтобы Мэри могла рассмотреть ребенка. Несмотря на крайнюю слабость, на боль в глазах, в которых от напряжения полопались капилляры, Мэри сразу поняла, что перед ней свет ее жизни.

— Почему ты плачешь, малыш? — спросила она вслух, улыбаясь ему. — Ведь страдать пришлось мне.

Когда женщина унесла младенца вымыть и запеленать, Мэри ощутила это как потерю и с нетерпением стала ждать, когда ребенок снова окажется у нее на руках и она сможет смотреть на него сколько хочет.

— Какое сегодня число? — спросила она у горничной отеля, пришедшей поменять простыни.

— Сегодня пятое марта, мадам. Восемь с половиной часов утра.

— Пожалуйста, раскройте занавеси, пусть солнце сюда заглянет. Отныне этот день будет для меня самым любимым в году.

Роды продолжались с вечера. Мисс Гослинг, ее служанка, принесла в семь вечера легкий ужин, и не успела Мэри поднести ко рту ложку, как отошли воды и начались схватки. Они продолжались долгих двенадцать часов, вызвав те же страхи и агонию, что сопровождали и предыдущие роды. В этот раз, может, и более ужасные, потому что она была одинока, без мужа и без близких в чужой стране. Но счастье увидеть умные голубые глаза Уильяма стоило этих страданий.

— Я рада, что сумела тебя родить, — шепнула она малышу, когда его принесли обратно. — Потому что у меня теперь есть ты. Меня зовут Мэри, я графиня Элджин, выросла в Шотландии, в поместье Арчерфилд. Места эти очень красивы, и когда-нибудь ты тоже их полюбишь. Но по рождению своему ты, мальчуган, парижанин и наверняка станешь так же опасно красив, как здешние мужчины. Я это по тебе уже вижу.

Он был прекрасен. Все ее дети отличались красотой, но у этого были преголубые глаза, такие же синие, как вода Эгейского моря в самый погожий летний день, и окаймлены они были длинными черными ресницами. Он уже был розовощеким и пухленьким, нагулявшим жирок в ее утробе на жирных соусах французской кухни. И в отличие от других ее детей он смотрел на мать с выражением самого печального любопытства и так проницательно, будто изучал ее.

Мэри была слишком слаба, чтобы оставить постель, но когда пришла кормилица, она отказалась передать ей ребенка. Было известно о вспышке оспы в некоторых районах Парижа, а кто может знать, откуда явилась эта женщина? Мэри немедленно решила отбросить всякие условности и самой выкормить грудным молоком это маленькое чудо.

Как только она смогла сесть в постели, не испытывая боли в нижней части живота, она написала письма своим родителям, леди Элджин и самому Элджину. Мужу она сообщила, что кроме трех турчат у них появился и маленький лягушонок. Она не стала описывать мучения, которые испытала во время родов, хоть быта так же больна и слаба, как после рождения Гарриетт, и не упомянула ни одного из тех вздорных обвинений, что он высказал по поводу ее поведения. Возможно, они улягутся сами собой. Но о том, что решила кормить ребенка сама, она поспешила оповестить всех родных.

Сенсационная информация вызвала бурю гнева и критики со стороны всех, даже доктора, посещавшего ее. Ее родители и мать Элджина были разгневаны таким решением. Она что, не имеет никакого уважения к себе? — спрашивали все заинтересованные стороны. Она писала матери:

Пожалуйста, не брани меня! Ты и так меня все время ругаешь. Я тут одинока и больна. Все хлопоты, предпринятые мной, имели одну только цель — освобождение моего мужа. И я ровно двенадцать месяцев не видела трех своих деток. Если мне придется выкармливать грудью мое дитя, чтобы сохранить ему жизнь, я пойду на это!

Но ни один из ее адресатов не вел себя более странно, чем Элджин. Его послания были самыми противоречивыми. Иногда он сурово ругал ее за то, что она кормит младенца грудным молоком, подобно простой крестьянке. А иногда слал страстные письма о том, что мечтает прильнуть к ее пышной груди вместе с ребенком. Мысли о сексе и связанных с ним последствиях были в этот момент ее жизни сущим мучением, но Мэри старалась не думать об этом. Конечно, имея четырех здоровых детей, Элджин забудет о страхе лишиться наследника. И поскольку она была очень одинока и в изгнании бесконечно тосковала по своим детям, она изливала свою любовь к ним на младенца. Уильям был единственным утешением и источником радости для нее. Только существование этого ребенка помогало Мэри превозмогать тоску.