вассальные отношения с Алжиром, двукратные нападения которого провалились (1807 и 1813 годы), и послал армию на помощь свергнутому паше Триполи. Между прочим, в это же время, воспользовавшись мятежом янычаров, он при поддержке населения расформировал их (1811 год). С Францией у него возникли только три кратковременных конфликта. Это была эпоха расцвета французской торговли; благодаря провансальским caravaneurs, каботаж которых непрерывно возрастал, она превзошла торговлю всех других наций, включая торговлю евреев. Это привилегированное положение было подорвано войнами Революции и Империи.

В течение своего долгого правления Хамуда построил недалеко от касбы большой дворец Дар аль-Бей, приемный зал которого по форме напоминал букву Т; широкий, с большим альковом, он, возможно, был декорирован марокканскими мастерами. Хамуда построил также Дворец Махчуба, киоск которого был перенесен в парк Бельведер. Его могущественному министру Юсефу Сахибу ат-Таба мы обязаны мечетью на площади Хальфауин; ее аркады, разделяющие девять нефов, крытых цилиндрическими сводами, и некоторые другие характерные черты свидетельствуют о европейском влиянии, которое проявилось здесь еще сильнее, чем в других современных постройках.

После трехмесячного правления Османа на престол вступил его брат Махмуд бей, сын Мухаммеда бея (1814–1824 годы); под нажимом европейских держав он вынужден был отменить рабство, несмотря на экономические пертурбации, которые могло бы повлечь за собой это внезапное мероприятие (1819 год). Махмуд бей понял необходимость сближения с оджаком, чтобы противостоять нажиму европейских держав, но два года спустя оба Регентства все же подписали окончательный мир, хотя и без особого восторга (1821 год). Приход к власти Хусейн бея (1824–1825 годы) не внес изменений в политику, которую проводил его отец. Новая фаза во франко-английском соперничестве привела к тому, что Англии, которая предлагала более высокую арендную плату, была предоставлена концессия на ловлю кораллов у Табарки и побережья. Уничтожение тунисского флота французскими судами при Наварине вызвало в Тунисе чувство неприязни (1827 год). Бей все же не воспользовался разрывом между Францией и Алжиром для проявления этих чувств. Как и марокканский шериф, с которым он сносился при посредстве нищенствующих марабутов, бей радовался невзгодам соседнего Регентства. Поэтому он придерживался самого полного нейтралитета и даже посылал в Париж сведения о внутреннем положении Алжира. Тогда никто не мог подозревать, что экспедиция 1830 года приведет к постоянной оккупации Алжира, а затем страны в целом и тем более к завоеванию Туниса и Марокко.

Заключение. Судьбы двух Регентств, основанных турками в Северной Африке и почти с самого начала разъединенных, были весьма различны. В Тунисе — стране древней цивилизации — турки мало-помалу сливались с местным населением; можно сказать, что в начале XIX века это было уже сделано и что хусейнидская династия стала тунисской династией. Если отвлечься от некоторых терминов административного словаря и некоторых турецких обычаев, то бея и его должностных лиц можно уже было рассматривать как прирожденных тунисцев.

Иначе обстояло дело в Алжире, где завоеватели вплоть до 1830 года жили как бы вне пределов страны. Одна из причин этого, несомненно, заключалась в том, что турки интересовались морем больше, чем самой страной; но надо сказать также, что цивилизация Алжира была слишком бедной, чтобы «завоевать ее гордого победителя», и что берберы, оставшиеся самими собой и жившие в районах, где обосновались турки имели гораздо меньше общего с людьми Востока, чем арабизированное население Туниса.

Короче говоря, хотя вначале обе эти области были подчинены одной и той же власти, пути их очень быстро разошлись; одна осталась завоеванной страной, не проявлявшей к победителю никакой враждебности, но и не вступавшей с ним в действенный контакт, а другая постепенно ассимилировала пришельцев и содействовала превращению их в тунисцев, похожих на других жителей страны.

Глава VII.

Общий обзор

Когда в 1830 году французские войска высадились в Сиди-Ферруше, ислам вот уже двенадцать столетий, как прочно обосновался в Северной Африке. Если мусульмане в начале своих завоеваний встретили ожесточенное сопротивление берберов, то африканское христианство, видимо, не оказывало сколько-нибудь энергичного противодействия исламу; иудаизм как доктрина — если допустить, что Кахина была еврейкой, — столкнулся с новой религией и с успехом ей противостоял, поскольку автохтонные еврейские общины существуют и поныне, тогда как автохтонные христианские группировки Африки исчезли к концу XII века. Тем не менее за три или четыре века ислам стал религией подавляющего большинства жителей Магриба и отметил их, быть может, неизгладимой печатью. Он придал свой стиль жизни всем городам страны, а также наиболее доступным ее районам; в горных же районах, защищенных самой природой, он оказал влияние на верования, но не на обычаи, которые остались прежними.

Однако при соприкосновении с берберским населением ислам приобрел ряд характерных особенностей: можно говорить о магрибском исламе точно так же, как говорят бретонском или испанском католицизме. Магрибский ислам почти не знал борьбы вероучений: шиизм первых Идрисидов, а затем Фатимидов не оставил и следов; альмохадское учение, столь живучее вначале, улетучилось неизвестно каким образом. Лишь один хариджизм сохранился до наших дней в двух берберских общинах: в Мзабе и на острове Джерба. Однако эти две «шероховатости» не могут сколько-нибудь существенно изменить общей картины. Впрочем, эти две неправоверные общины живущие как бы на окраинах Магриба, в отдаленных и негостеприимных районах, никогда не вступали в открытую борьбу с окружавшими их правоверными. Более того, Магриб почти целиком следует одной юридической школе — маликизму; ханифитской школы придерживаются лишь потомки турок, обосновавшиеся в Алжире и Тунисе; они образуют немногочисленные группы в некоторых главных городах обеих стран.

Оставаясь в стороне от крупных богословских споров, мусульманская религия в Магрибе все же претерпела некоторые изменения. В ходе этих изменений она приобрела антропоморфическую окраску, отрицать которую невозможно. Значительного развития достиг культ святых, о чем свидетельствуют как ежедневные посещения особо чтимых гробниц, так и ежегодные празднества (муссем), когда отмечают день смерти святого, а также сборники рассказов о жизни святых, распространившиеся начиная с XV века по всей Северной Африке. В ряде случаев эти святые ассоциируются с деревьями, источниками, вершинами до такой степени, что нет никаких сомнений в том, что культ мусульманского святого наслаивается на чрезвычайно древние культы, верность которым сохранили берберы. Впрочем, этот анимизм минувших веков нашел очень удобную питательную среду в вере в духов (джнун), которую допускает мусульманская ортодоксия.

Кроме этих более или менее явных пережитков древних культов, магрибский ислам, особенно с XV века, характеризуется расцветом народного мистицизма. Эта религия сердца зародилась отнюдь не в городах, не в утонченном мозгу богословов и юристов, а в деревнях, в умах людей