– А остальные? Неужели все поддержали такое решение? – обмирая, спросил Орлик. – Даже Ждан?

Старик покачал головой:

– Нет, Ждан с самого начала думал иначе. Он считал, что лучше всему народу разом умереть, чем принести такую жертву или ждать свершения нашей страшной участи.

– Почему же ты не послушал его, отец?! – вскричал Орлик.

– А разве для того мы спаслись из Кречета, прошли через ледяную пустошь, чтобы найти здесь смерть?

– Знаешь, теперь я жалею, что мы не разделили участь наших братьев, – тихо промолвил Орлик, опуская голову.

– Ты слишком молод, сын, и легко решаешь вопросы жизни и смерти. Но рожденное должно жить и держаться за жизнь, пока это возможно. Можно потерять любовь и пережить это, но невозможно пережить смерть своих детей. Я умирал уже дважды и не мог перенести третий!

– У Ждана тоже есть дети, – возразил Орлик.

– Есть. Но нет опыта потерь. Да и быть отцом он в полной мере еще не научился.

Повисло молчание, только повизгивал счастливый старый Вук, кружил по шатру. Потом Орлик с великим трудом проговорил:

– Я… я понимаю тебя, отец. И у меня больше нет зла на тебя.

– Но ты не останешься? – пустым от безнадежности голосом спросил Владдух.

– Нет, я не смогу тут и дня прожить. Прощай, отец!

Опустившись на колени, он снова крепко обнял отца, поцеловал белоснежный затылок. Потрепал по загривку Вука и пошел прочь из шатра.

Вышел – и замер, пораженный. В полной тишине вокруг шатра старейшины стояли юноши из его прежней дружины и девушки, подруги Деи. Почти у всех были сумы через плечо, корзины с провиантом у ног, иные пришли с отцом или матерью. Впереди всех возвышался сродник Ждан, его жена, виновато понурившись, уткнулась лицом в плечо мужа, а рядом старуха-мать крепкими жилистыми руками прижимала к каждому боку по младенцу.

– Мы в любом случае собирались уходить, – нарушил молчание Ждан. – Просто надеялись, что ты еще вернешься.

Они ушли тогда на поляну Белой радуги, поселились среди приветливых ее обитателей, их же первых и защитили, когда через пару недель туда пожаловали сукры-охотники и впервые убрались ни с чем. Сначала сил хватало лишь на защиту одного поселения, но, по мере того как подрастали мальчишки и девчонки из их народа, Орлик начал рассылать дозоры по ближайшим селениям. И стоило где объявиться сукрам, как тотчас спешил туда с отрядом, вооруженным топорами, мечами и кинжалами, полученными из пламени, но в первую очередь – с убийственными новыми талантами, пришедшими на смену прежним, бесследно сгинувшим.

* * *

…Вот еще один из черных, блестящих, словно слюдяных псов рывком вскочил на лапы, развел в стороны шипастые кожистые крылья. В тот же миг одна из всадниц с высоты метнула на него взгляд, от которого сукр кувыркнулся в воздухе и остался лежать на спине, развороченный от пасти до хвоста, словно потрошеная рыбина. Однако другому удалось под шумок скрыться среди деревьев, выжженный след за ним свидетельствовал, что кто-то из женщин промазал. Но всадники уже окружили то место, куда он нырнул, выслеживали кто на земле, кто с воздуха, мысленно оповещая друг друга о передвижении пса. А тот, обежав рощицу, упрямо рвался в селение – не смел, видно, вернуться в Брит к хозяину, не выполнив приказ. Что ж, умом сукры никогда не блистали. Вот еще двое перескочили через ворота, не сообразив, что на поляне им точно конец. Одного лихо срезала еще в прыжке совсем юная девчонка, кажется, подружка Видана.

Орлик на Балабане завис над городской стеной, внимательно изучая обстановку. Пятерых сукров женщины прикончили еще спящими, семеро застряли на поляне как в ловушке, значит, еще не меньше восьми особей прячутся в лесу. Сейчас он перебросит туда основные силы…

И вдруг снизу, с лесной опушки раздался крик, полный немыслимой боли. Мгновение спустя Орлик уже спикировал вниз. Под раскидистым дубом на земле, покрытой больше мхом, чем травой, бился один из дозорных. Тело выгибалось так, что затылок смыкался с копчиком, левая рука, практически откушенная, волочилась по земле, пачкая мох не кровью, а чем-то черным, густым, как деготь.

Орлик скатился с коня, подскочил и насквозь проткнул мечом бьющееся тело. И выдохнул, когда наконец наступила тишина. Попятился и тяжело навалился спиной на дубовый ствол. Только тут он заметил второго дозорного, совсем мальчишку, который смотрел на труп остановившимся взглядом, губы его едва шевелились.

– Зачем? – родился наконец в них звук. – Сукр откусил ему лишь руку.

Орлик едва не заорал на него, но справился с собой, сказал без всякого выражения:

– Разве ты не слушал меня, Мокша, когда я рассказывал дружине об укусе сукра? Одно касание его зубов – и человека уже не спасти. А если не добить в первую минуту, то потом придется резать его на куски, лишь бы прекратить страдания. Если же этого не сделать, муки укушенного продлятся много недель, пока он сам не станет сукром.

И пошел к своему коню, а мальчишка так и остался стоять над мертвым телом отца.

Тем временем все было кончено: дружинникам удалось силой внушения собрать сукров в одном месте, где их и прикончили женщины. Жертв больше не было, а в стены селения уже текли, приплясывая от восторга, спасенные обитатели поляны, славили победителей, разводили костры, чтобы немедленно устроить пир в их честь.

Ни о чем подобном Орлик и думать сейчас не мог. Он снова поднял коня в воздух, делая вид, будто решил проверить на всякий случай подъездные пути. И в самом деле оглядел – там все было спокойно. Лишь какая-то тень торопливо пронеслась по траве, и воевода вскинул голову, чтобы посмотреть, облако ли это, или кто-то из дружинников забрался еще выше его. И увидел: у самой кромки леса стремительно несся на снижение ящер, видимо, торопясь укрыться за кронами. Фигура в красных одеждах скорчилась, прижавшись к его спине.

«Прыгай», – мысленно скомандовал Орлик.

И седок немедленно отпустил повод, разжал ноги и с воплем полетел вниз.

Орлик направил Балабана следом, спешился на незаросшем пятачке посреди чащи и упал лицом в траву. Боль терзала его грудь, но он уже знал: эта боль не убивает тело, умирает лишь душа – то, что от нее еще осталось.

Какой-то шорох раздался за грядой молодых березок, хрустнула ветка. Верный конь насторожился, но здесь, в темноте, Орлик его почти не видел, разве что мерцающее отражение лунного света вдоль его хребта. А слышал он только одно: вопль и хруст костей под острием кинжала. Поэтому пропустил тот миг, когда странные низкорослые фигуры ринулись на него со всех сторон, – и тут же наступило блаженное беспамятство.

Очнулся воевода в комнате, обставленной с немыслимой роскошью, полной солнечного света и незнакомых ароматов от курящихся по углам благовоний в резных розетках. Сам он лежал на широкой низкой тахте, шелковое покрывало приятно холодило тело. Попробовал вскочить на пол, но тут же убедился, что его стерегут, с четырех сторон вокруг его ложа выстроились существа, каких ему видеть прежде не приходилось: на лицо вроде люди, но с густо заросшими лицами. Ноги у кого лошадиные, у кого песьи, а из густых шевелюр торчат закрученные штопором рожки. Орлик, конечно, попытался усыпить разом всю ораву, но те как следили звериными глазами за каждым его вздохом, так и продолжали следить. Потянулся рукой к поясу, где надеялся найти боевой топор и кинжал, но даже пояса на нем не оказалось.