Основываясь на своих наблюдениях, Н.А. Рубакин отмечал, что «к главным потребителям переводной беллетристики принадлежат, во-первых, те, кто только что привыкает к “толстой” книге, – торговцы, лавочники, конторщики, купцы, вообще те, кто получил в лучшем случае образование в начальной школе, кто не требует от книги ничего, кроме развлечения. Эти люди ищут в книге “приключений с героями” . Они долго роются в каталоге, ищут заглавий пострашнее и позамысловатее (“Полны руки роз, золота и крови”, “С брачной постели на эшафот”, “Три рода любви” и т.п.) . Если на какой-либо странице попадается описание какого-либо «раздирательного» события – выстрел, кровь и т.п. читатель берет книгу для прочтения. Есть у переводной дребедени еще читатели, – читатели благородные, культурные и хорошо обеспеченные с материальной стороны. Эти читатели берут и читают переводную дребедень, хотя и знают, какая ей цена, хотя и могут читать лучшие книги » – читают для отдыха, отвлечения от повседневных забот, неприятных мыслей и т.д.643. В качестве представителя этой категории читателей можно назвать П.П. Вяземского, сына известного поэта, – образованного человека и крупного чиновника, увлекавшегося чтением романов Э. Габорио644.

Негативное отношение к детективу в русской культуре проявилось не только в позднем его укоренении в литературе, но и в своеобразных чертах его поэтики. В русских детективах обычно акцентировалась не сюжетная, а психологическая сторона уголовной истории. В отличие от западных моделей, в отечественном детективе, как правило, основное внимание уделялось не сыщику и процессу следствия, а переживаниям преступника (нередко ведущим к раскаянию) и причинам, побудившим его к преступлению.

В противоположность западному детективу, где главной движущей силой преступления (и романной интриги) является стремление к обогащению, в русском уголовном романе очень часто эту функцию выполняет любовь или, точнее, страсть. Социологическое объяснение такого отличия связано с отставанием процесса модернизации, а значит, и соответствующих социально-психологических мотивировок. В русском обществе, где даже законно разбогатевший человек отнюдь не являлся героем в глазах окружающих, бо´льшую значимость имели личные, неформальные отношения между людьми.

Презрительное отношение литературной элиты к «уголовным романам» как к пустым книгам, пригодным только для развлечения, было, конечно, несправедливым. Для их читателей книги этого жанра являлись чрезвычайно поучительными и познавательными. В них читатели знакомились с иным образом жизни, усваивали, что допустимо и что недопустимо во взаимоотношениях с людьми, и т.д. Например, мемуарист, который жил в конце 1880-х гг. в провинции и был тогда подростком, вспоминает, что к нему «попадали главным образом бульварные романы французских романистов со сногсшибательной уголовной фабулой и всяческими трюками. Это были романы Габорио, Ксавье де Монтепена, Понсон дю Террайля и им подобные. Я читал их буквально запоем. Из горькой юдоли моей действительности они переносили меня в шумный и сказочный Париж, в великолепные дворцы, залитые ярким светом, в роскошные рестораны, полные всяких яств, они раскрывали предо мною жизнь, полную всяческих приключений в многоэтажных домах и дворцах, в фиакрах и на железных дорогах, которые я никогда еще не видел тогда. С замиранием сердца я следил за опасными положениями, в которых оказывались герои этих романов, негодовал на поведение злодеев и восторгался добродетельными героями. Это было так непохоже на мою серенькую горемычную жизнь, что действовало на меня как гашиш и опиумокурение, раскрывающие волшебные картины в отравленном мозгу курильщика. Я забывал при этом о хлебе и тараньке, составлявших мою главную пищу, о грязном угле , где я жил , о постигшей меня неудаче в стремлении учиться »645.

Книги Габорио и других французских (как, впрочем, и русских) авторов уголовных романов, выходившие в 1870—1880-х гг., в дальнейшем почти не переиздавались, но оставались в круге чтения, «уйдя», правда, в иные читательские слои – к низовому читателю и учащейся молодежи. Приведем два примера. В 1917 г. тринадцатилетний С.И. Юткевич, будущий известный кинорежиссер, будучи гимназистом, «таскал в своем ранце – том за томом – “Похождения Рокамболя” Понсон дю Террайля и уголовные романы Габорио, добытые в библиотеке»646. В начале XX в., по воспоминаниям А.С. Новикова-Прибоя, балтийские матросы «больше всего интересовались уголовными хрониками и сочинениями мелодраматического характера. Из последней категории были в ходу романы и повести Пазухина, “Граф Монте-Кристо” [А. Дюма], но особенно большой популярностью пользовался роман Крестовского “Петербургские трущобы”. Кто прочитал этот роман, тот хвастался о нем перед своими товарищами с особою гордостью, тем более, что его редко где можно было достать»647.

Новый этап истории детектива в России можно отсчитывать с начала XX в. Именно тогда, в 1902—1903 гг., началось здесь увлечение Шерлоком Холмсом. Весьма характерно, что в Англии рассказы А. Конан Дойля о Холмсе получили известность в 1891—1892 гг., а в России, где интерес к литературе о расследовании преступления был еще неоформлен, нечеток, книгоиздатели обратились к этим рассказам лишь через шесть лет (правда, несколько новелл были опубликованы в 1893—1897 гг. в иллюстрированных еженедельниках «Звезда», «Нива» и «Север», но они прошли незамеченными). Сборник «Записки знаменитого сыщика» (СПб., 1898) и роман «Поздняя месть» (под таким названием был издан в приложении к газете «Свет» в том же году в переводе с немецкого (!) «Этюд в багровых тонах») особого успеха не имели, и лишь в 1902—1904 гг. книги о Холмсе стали выходить одна за другой, зачастую одновременно у нескольких коммерческих издателей, таких как В.И. Губинский, М.В. Клюкин, Д.П. Ефимов. В 1904 г. И.Д. Сытин выпустил Собрание сочинений Конан Дойля в качестве бесплатного приложения к популярному журналу «Вокруг света», и с этого времени писатель получил широкую известность в России. На сценах театров и балаганов (во время народных гуляний) шли инсценировки его рассказов и повестей, публиковались подражания ему отечественных авторов (П.П. Дудорова, П. Никитина, П.А. Казанского и др.648.