Я прерываюсь, чтобы поддеть своего внимательного ученика:

— Бальзак… Тебе говорит о чём-нибудь это имя?

— А как же, это телефонная станция! — возмущается Тучный.

— Трижды опухший! Кусок идиота! Это самый известный писатель в нашей литературе после Жоржа Сименона!

— Ах да, чего это я? — извиняется он. — Я даже припоминаю его самое известное произведение: «Ноль, ноль, ноль, один!»

— Браво, Берю! Давай вернёмся к Луи-Филиппу Последнему. Несмотря на его либеральность, как я тебе уже сказал, у него была монархическая душа. И он дал этому подтверждение. При нём имели право избирать только те граждане, которые могли заплатить налог не меньше двухсот франков (того времени). Кончилось тем, что народ возмутился и потребовал равенства для всех: и для богатых, и для бедных. Король отказал. И произошла революция 1848 года. Луи-Филипп знал, что такое революция, потому что его папа кончил на эшафоте. Он отрёкся в пользу сына, графа Парижского и по примеру своего кузена Карла Десятого спешно свалил в Англию.

Берюрье выражает удовлетворение:

— Самоходный паром, похоже, не простаивал с этими монархами. Они срывались как торговцы контрабандными галстуками, как только пахло жареным!

Затем, вновь становясь способным и внимательным учеником:

— Ты мне сказал, что он был последним королём, и ты говоришь, что он отрёкся в пользу своего отпрыска, как это понимать?

— А так, что восставшие не приняли во внимание этого графа, мой зайчик. И они провозгласили Республику. Вторую!

— Браво!

— Не радуйся. Знаешь ли ты, кого этот народ, который только что бился за своё избирательное право, выбрал президентом Второй республики?

— И кого же? — сдаётся он.

— Принца Луи-Наполеона Бонапарта, мой дорогой барон, ни больше ни меньше! Французы — они такие, их не изменишь!

— Покажи мужика!

Я переворачиваю страницу. Наполеон Третий в цвете поджидает нас со своими сальвадордалийскими усами, глазами мыслителя, который думает, что другие думают, что он думает, но при этом даже не надо думать, чтобы понять, что´ о нём думают.

— Знаю, — кратко выражается мой друг. — Я много раз видел этого бедуина. Когда я был маленьким, его физиономию я всё время видел у нас в доме на крышках от банок с печеньем.

— Много лет он мечтал о том, чтобы править Францией, и дважды пытался провозгласить себя императором, сначала в Булони, затем в Страсбурге, но государственные перевороты не делают в провинции. Склонить жителей Бекон-ле-Брюйер или Сент-Андре-лё-Газ к тому, чтобы признать вас императором, ещё не значит открыть двери в Тюильри. И тогда Луи-Наполеон взялся за дело по-другому. Он понял, что эта малая революция могла, в крайнем случае, сделать из него большого императора. При Луи-Филиппе привезли августейшие останки Августейшего, и мраморная могила во Дворце инвалидов продолжала питать людские сердца тоской по славному прошлому. Если тебя зовут Луи-Наполеон, имя Луи забывается сразу. Луи — это что-то такое, с чем можно легко расстаться! И потом наш товарищ Бонапарт, приговорённый к пожизненному заключению после неудавшихся попыток, всё же бежал из тюрьмы под видом каменщика. Во времена, когда романы Эжена Сю продавались нарасхват, это приключение ему было только на руку. Оно стало его собственным мостом Арколь. Ему было достаточно скопировать поведение своего великого образца, имитировать его совсем немного, совсем чуть-чуть! С тех пор как люди получили всеобщее избирательное право, им не нужны были воинские подвиги. Не надо было произносить фразы перед пирамидами при пятидесяти градусах в тени; достаточно было одной хорошей избирательной кампании.

Титул президента Республики для этого Напо означал то же, что и титул первого консула для его дядюшки. Ему недоставало только 18 Брюмера, чтобы соблюсти правила игры. И он осуществил его в 1851, распустив Собрание и отправив в ссылку десять тысяч роялистов и республиканцев, в том числе Виктора Гюго[222]. Ему оставалось только организовать референдум, чтобы узаконить этот захват власти. Этот плебисцит дал ему семь миллионов пятьсот тысяч «да». Он арестовал несколько «нет», для большей ясности.

— Ты спишь? — ору я, видя шестнадцать подбородков вместо восьми под нижней челюстью Распухшего.

Он выпрямляется.

— Я? Ты что? Да я… Да я…

— О чём я только что говорил, ученик Берюрье?

— О генерале и его референдуме.

— Мы изучали Наполеона Третьего, ты, обалдуй!

— Ну да, конечно, они же все на одно лицо. Можно же спутать, в конце концов?

— Итак, — упорствую я, — та же карьера, что и у настоящего Наполеона. Он становится императором. Остаётся только начать войну. И он начинает. На этот раз он вступает в союз с Англией. Сначала они надрали русских в Севастополе, затем австрийцев (чтобы помочь нашим итальянским братьям приобрести независимость) в Сольферино. Тем временем Лессепс рыл Суэцкий канал!

— Он что, один его рыл? — давится Толстяк. — Представляешь, под солнцем, и ещё сколько времени на это потребовалось!

— Ему давали литр красного в час, — успокаиваю его я.

— Вот-вот, я тоже так подумал…

— Канал был открыт в 1869. Через год после этого Наполеон вверг Францию в войну семидесятого, которая закончилась разгромом в Седане. Когда он капитулировал, Национальное собрание отрешило его от власти. Это всегда так заканчивается. Всегда, Берю, всегда, помни об этом!

— Чего ты заладил, — пугается он, — я не собираюсь выставлять себя Наполеоном Четвёртым! А после своего падения он тоже в Англию умотал?

— Да. В точности, как и его дядя. Они все туда уезжали. Но бритиши не стали отправлять его на остров Святой Елены. Во-первых, он был их союзником, и потом, если даже Наполеон Третий и был императором, он всё же не был орлом.

— За стол! — кричит маман, приоткрыв дверь.