За спиной – шаги, шаги. Топтуны. До чего докатился он, морской офицер!

Корф с Каретниковым оторвали его от набирающей обороты программы по минному делу. Из строгости адмиралтейских кабинетов и лабораторий, из мастерской, где только начали собирать полноразмерный макет новой гальваноударной мины, не виданной ни на одном еще флоте системы, – и на петербургские улицы, в колодцы-дворы, в стылую, слякотную хмарь, в полумрак, где тенями мелькают какие-то отвратительные типы. И теперь вот – «бульдог» в кармане, а за спиной – шпики. Филеры. Жандармы.

Какая гадость…

Но – надо, надо! Чтобы не пропали втуне проекты, которые спасут русский флот от позора в дальневосточных морях. Чтобы рушились в стылую балтийскую воду с кормовых слипов минзагов рогатые шары, превращая Финский залив в суп с фрикадельками – смертельно опасный для прущих к Кронштадту самоуверенных бэттлшипов Королевского флота. Чтобы разлетелись в щебень под залпами черноморских калибров береговые батареи мыса Эльмас и Анатоли-Фенера, чтобы прыгали с «эльпидифоров»[74]в босфорский прибой матросы с винтовками…

А эти… ЭТИ, из будущего… они однажды уже чуть не погубили его самого… посмели использовать, как марионетку, играть на его чувствах!

Злоба заливает глаза…

…Явились сюда для того, чтобы помешать ему! Флоту! России!

Мерзавцы, мерзавцы, мерзавцы!

– Третий, ответь! Тре…

Настырно бормочет в ухе… не до вас!..

– Полегше, вашбродь, куды ж вы разогнались… увидют!..

Да как он смеет? Ему, морскому офицеру – и какой-то шпик?! Развернуться – и в рыло, в рыло, по наглой суконной филерской роже…

Впрочем, это потом. А сейчас…

Пальцы судорожно сжимают в кармане «бульдог». Шелчок курка…

Пассажир в санках на мгновение ловит яростный взгляд Никонова. В глазах мелькает недоумение, испуг… рогожа летит в сторону, и…

– Хватай их, ребята! Бей!

Агенты, отталкивая лейтенанта, бросаются вперед – спасать то, что можно еще спасти.

Дах – д-дах – да-да-да-дах!

Когда на набережной грохнул взрыв, Каретников глядел в сторону царского экипажа, прикидывая, сколько времени понадобится тому, чтобы миновать середину моста. Резкий звук заставил его обернуться; боковым зрением он заметил присевшего от неожиданности чужого наблюдателя – тот, не отрываясь, смотрел на фасад дворца великого князя, где неопрятным пятном расползалось облако взрыва. По прямой оттуда было метров двести, если не больше, – вопли и женский визг донеслись до доктора, сильно приглушенные расстоянием.

Как, впрочем, и пулеметная очередь – он даже расслышал ее не сразу: деревья и здание собора отразили и рассеяли звук. В наушнике орал потерявший от страха голову Семенов; в канал ворвался Корф, и тут до Каретникова донеслась дробная россыпь револьверных выстрелов, а вслед за ней – гулкое, перекрывающее все остальные звуки стаккато ПКМ. Санки неслись наискось, через площадь; их немилосердно мотало, и пассажир, должно быть, лупил очередями наугад. Пристроить сошки в тесных санках негде, даже не опереть на спинку – такая она низкая. Так что пулеметчик вынужден был привалиться к спине кучера, держа оружие перед собой, как персонаж кинобоевика. Очереди хлестали то по голым кронам берез вокруг собора, то высекали искры из брусчатки. Опешившая публика кидалась врассыпную, а со стороны Конной улицы бежали черные фигуры, то и дело останавливаясь и вскидывая револьверы.

Возле полосатой караульной будки бухнула винтовка караульного – навстречу возку. И сразу отозвались револьверы Корфа и жандармов – оставив в покое пленников, уже приведенных к полной неподвижности, они открыли частую пальбу по несущимся к набережной санкам.

Видимо, кучер в последний момент понял, что сворачивает навстречу опасности. Санки накренились на повороте, лошадь метнулась вправо – и вылетела на Троицкий мост.

– Возок прорывается, – отчаянно орал в гарнитуре Семенов; и в этот самый момент от будки навстречу санкам метнулась щуплая фигурка, взмахнула рукой и навзничь упала на мостовую.

Тяжкий грохот ударил по ушам, мир в одно мгновение потемнел – так сильна была миллионосвечовая вспышка светошумовой гранаты. Каретников ошарашенно мотал головой, а за спиной нарастал дробный топот – атаманцы императорского конвоя, в отличие от него, не опешили, не впали в ступор, а неслись, наклонив пики с флюгарками навстречу опасности – доскакать, пронзить, полоснуть шашкой!

Двое других прижались к дверцам по обе стороны экипажа, закрывая августейшую семью своей и конской плотью…

Опять револьверная пальба, но громче, четче, ближе.

Наблюдатель? Да – выскочил на мостовую и торопливо опустошает барабан навстречу казакам. Первого атаманца мотнуло в седле, лошадь встала на свечку, выкидывая всадника на мостовую… но два других уже обошли в бешеном галопе невезучего товарища, и острие пики нашло жертву.

«Жук на булавочке… – отрешенно подумал Каретников. – Страшное дело…»

Что стало после взрыва с санками, он не увидел; только теперь заметил прихрамывающую извозчичью лошадь, с каким-то хламом на волокущейся на ремнях оглобле. В стороне, у перил – груда свежего мусора, недвижными, изломанными куклами валяются два тела.

«Врезались в парапет, – мелькнуло в голове. – Лошадь ошалела от взрыва, понесла, и…»

Яша встал и неверной походкой побрел к месту аварии… наклонился, поднял пулемет, закинул его, как коромысло, на плечи, помахал рукой.

– Я Пятый, я Пятый, пулемет у меня, Олег Иваныч.

– Пятый, Пятый, как объекты?

– Один шею свернул, второй вроде копошится.

– Третий, чтоб тебя! Серж! Ты жив?

Это Корф. Вон он, забыв о царском экипаже, бежит, оскальзываясь, через площадь – искать друга.

Рассыпался тройной перестук копыт, скрипнули полозья. Царский возок. Дверца скрипнула, казак слева от кареты принял лошадь вбок.

– Посторонись братец, дай-ка выйти.

Что? ОПЯТЬ, как тогда, в восемьдесят первом?![75]

Огромный человек с окладистой, знакомой по сотням фотографий бородой полез из экипажа.

«А он ведь и правда похож на Михалкова, – отрешенно подумал Каретников. – Но – боже, как не вовремя… неужели их ничто и ничему не учит? Это что, семейное?..»

– Макар, какого… он наружу вылез? Пусть сваливают, кретины!