Озариться блистающим светом… взглянуть в глаза Богу…

Вдоволь налюбовавшись на бушующую реку, я устремился в обратный путь, с трудом преодолевая неистовый натиск грозового ливня, и, добравшись в итоге до дома, с облегчением распахнул дверь в спасительный приют. Я запер грозу на улице и с благодарностью вдохнул безмятежный сухой воздух. Должно быть, я сошел с ума. Какой дурак пойдет гулять в такую жуткую ночь? Но впервые за много лет я почувствовал себя необычайно оживленным и бодрым.

К рассвету гроза начала стихать, мое сердце наконец успокоилось, и я уснул. Впервые после той зимы в Имоле мне приснилось, что я летаю. Странно, каким реальным бывает это ощущение. Я чувствовал дыхание ветра под моими крыльями. Я видел пролетающую подо мной тень моего же распростертого тела, она плыла над озерами и лугами.

Около полудня наша карета прикатила в Рильоне. Мы спустились на землю, и нас встретил капитан Гуидиччи. Он выглядел не таким дружелюбным, как в нашу первую встречу — больше года тому назад, — после того как медоточивые речи Леонардо побудили его одобрить проект Арно. Теперь наши планы рухнули. А капитан, должно быть, считал нас шарлатанами; наверняка он был уверен, что мы были виноваты во всех тех разрушениях и безумном хаосе, что породила затопленная водой равнина. С натянутым видом он показал нам разрушенные плотины, размытые рвы и затопленные фермы. Ему не пришлось упоминать о вздувшихся плавающих трупах или о мрачных солдатах, которым приходилось на наших глазах вылавливать их и оттаскивать на носилках.

Леонардо безмолвствовал. Казалось, он все еще не оправился от потрясения. Он не вымолвил ни слова с тех пор, как я сообщил ему — с момента нашего спешного выезда из Флоренции нынче утром, — что в этом наводнении погибли восемьдесят человек. Люди находились в лодках, охранявших каналы от пизанцев.

Я сказал капитану Гуидиччи то же самое, что говорил Леонардо, пока мы ехали сюда. Это не наша вина. Мы дали ясные и точные рекомендации, но их не выполнили. Капитан Гуидиччи выглядел смущенным; он не выдвинул никаких возражений. Мы спустились к реке, наши башмаки и штаны быстро пропитались вонючей жидкой грязью, и Леонардо, исследуя разрушенные каналы, бурчал себе под нос:

— Кошмар, нет даже половины расчетной глубины! Скорее всего, этот болван думал, что если он выкопает две мелкие канавы, то в сумме получит то же самое, что один глубокий канал? Такой вывод мог сделать лишь слабоумный, но…

К концу инспектирования мы еле переставляли ноги и пребывали в страшном оцепенении. Холодно простившись с капитаном, мы с Леонардо направились обсохнуть и подкрепиться в ту же самую таверну, где так радостно выпивали и закусывали прошлым летом. Владелец узнал нас и смерил сердитым взглядом. Я принялся объяснять ему, что в случившихся несчастьях нет нашей вины, но вскоре понял, что лишь попусту сотрясаю воздух. Наша вина или не наша, нам придется взять этот грех на себя. В любом случае, мне по крайней мере. Вчера гонфалоньер сообщил, что кого-то придется сделать козлом отпущения, и его уклончивые взгляды и речи подсказали, что им сделают меня.

Безутешно ковыряясь в своем фасолевом салате, Леонардо процитировал мысль Аристотеля: «Человек заслуживает хвалы или осуждения только в зависимости от того, вольно или невольно он совершил тот или иной поступок…»[46]

— К сожалению, — заметил я, — наш мир не так мудр, как тот великий философ.

— Вы потеряете работу, Никколо?

— Да. Как минимум на пару недель. Пока, как говорится, гроза не затихнет.

— И что вы намерены делать?

— Ну, отдохну в родовом гнездышке на природе. Масса свежего воздуха, знаете ли… проведу время с Мариеттой и детьми. А возможно, и напишу поэму; мою великую эпопею об истории Флоренции.

— Великую эпопею… за пару недель?

— В общем, говоря об истории Флоренции, я имел в виду лишь последние десять лет. Не стоит ставить слишком высокие цели.

— Не стоит? — Он задумчиво посмотрел в окно. — Да… возможно, не стоит. Но все-таки…

— Леонардо, я говорил только о себе. А что намерены делать вы?

— Ах, в данное время я… тружусь над одним проектом.

— Вы подразумеваете нечто новенькое, а не написание фрески?

— Да. Вы обещаете, Никколо, что никому не скажете?

— Конечно.

— Я собираюсь взлететь, — тихо произнес он, устремив взгляд на свои руки.

Я рассмеялся, но вдруг осознал, что он не шутит:

— Взлететь в небо?

— Да, как птица.

— С… крыльями?

— Именно так. Долгие годы я изучал загадку полета, но теперь, по-моему, нашел ее решение. Понимаете… ведь, в сущности, птицу можно представить как механизм, работающий по определенным математическим законам. И человек способен воспроизвести такой механизм со всеми его движениями, но не такой же большой мощности. Нашему рукотворному механизму будет не хватать духа птицы, и именно этот дух должен научиться воспроизводить человек.

— А удалось ли уже человеку взлететь? — спросил я, пристально глядя на него.

— Пока нет, насколько мне известно. Хотя многие пытались. Только в прошлом году Джованни Баттиста Данти разбился, слетев с церковной крыши в Перудже. Но, полагаю, он лишь рабски подражал строению птицы. Поскольку в словах «летать как птица» содержится лишь половина правды. На самом деле такой полет сравним скорее с движением летучей мыши. Крылья нам нужны не оперенные, а перепончатые…

Леонардо продолжал рассуждать с самым серьезным видом, и его утренняя печаль и сознание вины забылись, начисто смытые волной нового воодушевления, а я недоверчиво поглядывал на него. Как мне вообще удалось подружиться с таким человеком? Он исключителен, уникален. И равно возможно, что он совершенно обезумел.

Закончив обед, мы расплатились с владельцем таверны и направились обратно к нашей карете. Внезапно меня посетила одна мучительно тревожная и грустная мысль. Я подумал о том, что, возможно, вижу моего друга в последний раз. Подумал, не улетит ли он навсегда из моей жизни…

— Леонардо, надеюсь, вы намерены закончить фреску? Гонфалоньер никогда не простит мне, если мой уважаемый друг подведет нас второй раз.

Он улыбнулся: странной, непостижимой улыбкой.

— Да, это также входит в мои намерения. Но, как мы оба понимаем, Никколо, наши планы порой легко путает судьба. Два года назад, когда мы с вами познакомились в Имоле, кто мог бы подумать, что пути провидения приведут нас сюда? Кто мог бы подумать, что Доротея будет счастлива, выйдя замуж за своего венецианского капитана, или что герцог со всеми его богатствами и влиятельными связями и замыслами будет, беспомощный и забытый, томиться в испанской тюрьме?