И все-таки… история говорит с нами. Обычно она что-то нашептывает: слишком тихо для обычного уха и на непонятном языке. Если бы мы только сумели понять ее слова, нам открылась бы глубочайшая мудрость…

Затаив дыхание, я пристально вглядывался в развалины древнего Форума.

История, я весь внимание. Поговори со мной.

И опять она что-то шепчет, упорно и настойчиво. И опять, черт побери, я не понимаю ни слова.

Дожевав каштаны, я собрал вещички и побрел обратно в гостиницу. До свидания, история, поболтаем с тобой позже.

Звон цепей и зловоние. Гвардейцы связали мне руки. По тускло освещенному коридору меня повели из Ватикана в замок.

Мы остановились возле какого-то окна. Стражники подтолкнули меня к оконному проему. Возможно, подумал я, сейчас меня сбросят вниз, и я разобьюсь насмерть, упав на камни площади Святого Петра.

Но они не стали этого делать, а просто заставили меня смотреть в узкий оконный проем.

— Его святейшество сказал, что вы захотите взглянуть на это.

Я нахмурился. Пригляделся. На площади какая-то процессия. Кардиналы и священники. Монахи и толпы народа. А в центре — римский епископ собственной персоной. Делла Ровере — мой враг и предатель.

Я закрыл глаза. Отпрянул от окна. Стражник прижал меч к моему горлу:

— Он хотел, чтобы ты СМОТРЕЛ, дьявольское отродье!

Я открыл глаза. Эта проклятая коронация… Папа Юлий II… Он использовал меня. Одурачил. Обманул и предал. Даже его имя издевалось надо мной. Оно словно заявляло: «Настоящим Цезарем стал я, а не ты».

Я наблюдал. Священник держал золотой пастырский посох, привязывая к нему льняную кудель. А потом поджег ее. Лен сгорал. Он превращался в пепел.

— Pater sancte, sic transit gloria mundi, — нараспев произнес священник.

Понятно… Святой отец, так проходит слава мирская.

Стражники поволокли меня обратно. Они грубо втолкнули меня в отвратительное адское зловоние. Они бросили меня в темной каморке. Заперли дверь. Они плевали на пол и хохотали.

— Погляди-ка теперь на себя… великий Чезаре Борджиа.

Я размышлял над человеческой шахматной доской, изыскивая возможность, несмотря ни на что, поставить чертов мат.

Я думал о моей сестре — мне не суждено больше увидеть ее.

Я думал о моем отце — умершем и гниющем в могиле.

Я думал о моей империи — падальщики растаскивали ее на части.

Я думал о приснившейся мне горе — разрушенной до основания и покрытой трупами.

Я думал о моем враге — о тиаре на его голове.

Я думал о себе — о чудовище в клетке.

Так проходит слава мирская…

Начался второй год моей праведной жизни. Небо сегодня низкое и серое, дует холодный ветер. Утром к нам зашел торговец шелком и рассказал новости о герцоге. Вероятно, его задушил и бросил в Тибр по приказу Папы дон Микелотто. Все в монастыре сочли, что такова Божья кара, и я, безусловно, не спорила с ними. Прошлое я предпочитала сохранять в тайне. Но в глубине души мне жаль Чезаре. Я не забыла о том, как много боли он причинил мне и другим людям, но сегодня вечером я помолюсь о спасении его души.

Последние три дня беспрерывные сильные дожди не выпускали нас из монастырских стен. Нынче утром сестра Роберта прошептала мне на ухо, что ей известен мой секрет. Я промолчала, но она, должно быть, заметила, как я покраснела. Откуда она могла узнать? Кто мог рассказать ей? Она хитра и бессердечна, и мне становится страшно при мысли о том, как она может воспользоваться этим знанием.

Сегодня ненадолго выглянуло солнце, и я трудилась в огороде. Физическая нагрузка полезна. И помогает забыть о тревогах.

Днем нас навестил епископ, и один из его слуг сообщил нашим сестрам на кухне, что на самом деле герцог не умер. По-видимому, он содержится в тюрьме замка Святого Ангела, но поговаривают, что его могут освободить. Как глупо, подумалось мне, что я молилась за его душу.

Сестра Роберта не сводила с меня глаз во время вечерни, а потом уже во дворе прошипела:

— Должно быть, вы счастливы, узнав, что ваш любовник жив!

И теперь, думая о ее словах, я испытываю стеснение в груди.

Наконец появились первые признаки весны — бутоны на яблонях и воздух по вечерам душистый и почти теплый.

Сегодня ко мне приехала удивительная гостья! Моя подруга Стефания. Мы сидели в моей келье и разговаривали. Как же приятно было увидеть и обнять ее! Мне казалось, что я больше никогда о ней не услышу. Стефания вышла замуж за своего военного и, видимо, жила вполне счастливо. Она выглядела гораздо старше, чем мне помнилось, хотя со времени нашего расставания прошло всего полтора года. Неужели я тоже так быстро постарела? Мы спокойно болтали, но потом она заявила, что у нее есть для меня сообщение от одного человека. Должна признать, что сердце у меня екнуло при мысли, что моя подруга имеет в виду Леонардо. Но когда я спросила, от кого же, она сказала:

— От вашего мужа. Он хочет, чтобы вы переехали жить к нему в Венецию.

Я испытала потрясение. Чувства мои пришли в смятение.

Проходя по коридорам, я заметила, что вслед мне несутся смех и перешептывание. Неужели сестра Роберта выдала мою тайну? Это невыносимо.

Один из слуг моего мужа доставил мне от него письмо. Длинное послание, в основном состоящее из общих фраз, но в конце он высказался более откровенно:

«Моя дорогая Доротея, я понимаю, что вам не хочется ни думать, ни говорить о том, что происходило с вами по вине этого чудовища, но должны ли вы расплачиваться за это, навеки уйдя от мирской жизни? Я полюбил вас с первой нашей встречи и очень хотел бы видеть вас моей женой. Вы еще молоды. И я верю, что, став моей женой, вы вновь обретете способность радоваться жизни. Друзья советуют мне забыть вас и выбрать другую жену, но меня такая перспектива не привлекает. Мне нужны именно вы. Не желаете ли вы приехать в Венецию, стать моей спутницей и выносить наших детей? Может быть, плодотворная жизнь станет лучшим бальзамом для ваших былых ран…»

Размышления о моем муже… Имею ли я право называть его моим мужем? Уже множество раз я перечитала его письмо. Размышления о «плодотворной жизни»…

Я получила сегодня анонимную записку, ее подсунули мне под дверь. Я сразу ее сожгла, даже не осознав толком, что в ней говорилось, — мне бросились в глаза лишь два слова: «БОРДЖИА» и «ШЛЮХА». Мне тошно даже думать об этом. Возможно, настала пора покинуть это место.