Короче, Костомаров определил поляков как людей, отличавшихся «господством сердечности над умом». На наш взгляд, сбрасывать со счетов менталитет нации нет оснований, как и нет оснований придавать ему решающее значение среди причин гибели Польши. Национальный характер несомненно оказывал влияние на исторические судьбы нации, но он сам являлся производным от множества факторов: экономики, социальной и политической структуры общества, семейного быта, географической среды и т. д.

Польский король Станислав Понятовский, известный под именем Станислава-Августа, — ставленник Екатерины на польском престоле, фаворит ее молодости, — по мнению Костомарова, воплощал важнейшие черты своей нации. Он был достаточно образован и начитан, отличался лоском и любезностью, знал несколько европейских языков, но качествами государственного мужа не обладал — был мягок, легко поддавался постороннему влиянию и поэтому часто менял взгляды, охотно прощал зло, творимое его недругами, проявлял слабость к прекрасному полу и имел специальную залу, где были выставлены «трофеи» — портреты фавориток. Одним словом, Станислав-Август не напоминал венценосца, способного настойчиво и упорно добиваться поставленной цели и ради нее готового жертвовать многими удобствами королевского бытия.

Несмотря на неблагоприятные условия, Речь Посполитая медленно, но неуклонно двигалась по пути прогресса. Правда, существенных изменений это продвижение не влекло, но, например, создание общей в стране полиции укрепляло центральную власть и хоть в какой-то мере обуздывало шляхетское своеволие, а введение выборных судей способствовало упрощению судебной процедуры. Но главное новшество вводила конституция 3 мая 1791 года. Если мелкие реформы мало тревожили соседей, то конституция вызвала у них крайнюю настороженность, в особенности у Екатерины, послы которой хозяйничали в Варшаве, будто губернаторы внутренних губерний России. Конституция содержала четыре радикальных новшества: фактически отвергая декларацию, подписанную Австрией, Пруссией и Россией в 1792 году, она вводила наследственную монархию, причем подтверждала норму декларации, согласно которой королем мог быть только природный поляк. Тем самым Саксония, откуда рекрутировались польские короли, лишалась права поставлять их. Конституция устраняла «liberum veto», а также право на организации конфедераций. Эти два новшества настолько радикально изменяли политический строй в стране, что ни Екатерина, ни ее соседи не могли остаться равнодушными.

Екатерина сразу же поняла, что события в Польше — отголосок событий во Франции, и вполне оценила возможную опасность от нововведения, но включиться в борьбу за восстановление старых порядков не могла. Тому препятствовали два обстоятельства. Во-первых, Россия находилась в состоянии войны с Османской империей и, истощенная двумя войнами, была лишена возможности ввязываться в польские дела. Вторая причина, едва ли не главная, состояла в том, что непосредственное вмешательство в польские дела не входило в намерения императрицы.

С точки зрения интересов России дальновидная немка вынашивала далеко идущие планы, терпеливо выжидая более благоприятных условий для активных действий. Первое из них состояло в том, чтобы втянуть Австрию и Пруссию в борьбу с Французской революцией: когда у них будут связаны руки, она свободнее станет распоряжаться польскими делами. В минуту откровения она, человек по натуре скрытный, поделилась своими планами со статс-секретарем Храповицким: «Я стараюсь, — сказала она доверительно 14 декабря 1791 года, — втянуть Берлинский и Венский дворы в дела французские. Прусский бы пошел, но останавливается Венский, у меня много предприятий неоконченных и надобно, чтобы они были заняты и мне не мешали»[289]. Из контекста явствует, что к «неоконченным делам» она относила раздел Польши.

Второе, чего дожидалась Екатерина, это получение благоприятных вестей из самой Речи Посполитой. Ей было хорошо известно, что сейм, принявший конституцию 3 мая 1791 года, не являлся правомочным — на нем присутствовало всего 157 депутатов, в то время как две трети, то есть 327 депутатов, отсутствовало. Это означало, что большая часть сейма не разделяла взглядов патриотов и не соглашалась с нововведениями конституции, а значит, требовалось какое-то время, чтобы сами поляки обратились за помощью к России. Оценка Екатериной ситуации в Польше свидетельствовала о ее незаурядных дипломатических способностях.

В феврале 1790 года Екатерина писала своему послу в Варшаве графу Штакельбергу: «Я нужным нахожу предписать, чтоб вы по настоящим делам удержались от всяких на письме деклараций, отговаривая от того же римско-императорского поверенного в делах, потому что я для пользы службы моей считаю нынешнее время сходнее спокойно смотреть на неистовства поляков, в собственный их вред обратиться могущие, нежели ускорять дальнейшие беспокойства». Сменивший Штакельберга Булгаков получил инструкцию, подтверждавшую это предписание: «Теперь имею вам предписать не иное что, как только чтоб вы продолжали тихим, скромным и ласковым обхождением привлекать к себе умов, пока наш мир с турками заключен будет».

События развивались по сценарию, составленному Екатериной. В Варшаве рассчитывали на помощь Пруссии, заключившей союз с Речью Посполитой и обязавшейся противодействовать всяким попыткам ее раздела. Свои обязательства Пруссия коварно нарушила; как только появилась надежда оторвать от Речи Посполитой лакомый кусок территории, обязательства были забыты, и Пруссия из всех возможных заняла самую коварную позицию по отношению к союзнику.

Слухи о готовящемся новом разделе Польши стали достоянием народа и подняли новую волну патриотизма. Король заявил, что единственное спасение Польши в принятии новой конституции: «Мы погибли, если будем медлить с принятием новой конституции». Получилось наоборот — именно принятие новой конституции ускорило гибель Польши.

Принятие конституции дало повод для активных действий Екатерины: с одной стороны, она выделила из тощей казны 500 тысяч рублей в помощь контрреволюции, а с другой — заявила: «Буду хлопотать изо всех сил о союзе держав против революционной Франции…»

В конце февраля 1792 года Екатерине удалось добиться соглашения между Пруссией и Австрией об отправке во Францию 40–50 тысяч войска, а в мае того же года русские войска вторглись в Польшу. Там к этому времени возникла в поддержку России и старой конституции Торговицкая конфедерация. Сопротивления русские войска не встречали. Напротив, делегация поляков просила у Екатерины прощения за противодействия ее планам, а сам король готов был отказаться от престола в пользу одного из внуков Екатерины, если она согласится оставить конституцию 3 мая 1791 года. Императрица, естественно, отказалась.

Еще не были получены победные реляции о действиях союзников во Франции, а в Пруссии и Австрии уже были озабочены дележом шкуры неубитого медведя. Поскольку Австрия имела общую границу с Францией, то она претендовала на часть ее территории. Россия и Пруссия общих границ с Францией не имели и поэтому их затраты должны были быть компенсированы за счет… Польши. Прусский король после поражения у Вальми отказался продолжать военные действия без компенсации. Переговоры между Пруссией и Россией завершились вторым разделом Польши. Пруссия получила Познань и земли на границе с Силезией, Россия — Волынь, Подолию и часть Литвы. Императрица оправдывала акцию тем, что решено дело, «которому началом и концом, — как сказано в рескрипте, — предполагаем избавить земли и грады, некогда России принадлежавшие, единоплеменниками ее населенные и созданные и единую веру с нами исповедующие, от соблазна и угнетения, им угрожающих».