– А вы, Карл Христофорович? Так и будете без отдыха вахту нести с капитаном и матросами?

– Увы, барон: полка на катере одна. Может быть, потом, когда вы отдохнете, и прилягу на часок-другой. Если погода не испортится, конечно. Ну, все, отдыхайте!

Поднявшись по короткому трапу, Ландсберг закрыл за собой дверь, и Агасфер остался в одиночестве. Повозившись с задней переборкой, он снял ее, расстелил тонкий тюфяк, сложил простыни и одеяло под подушку и, не раздеваясь, прилег.

Уснуть здесь вряд ли удастся, подумал он: все звуки в лежачем положении словно приблизились – удары и шипение волн, грохот машины…

От нечего делать он принялся размышлять о своем разговоре с Ландсбергом. Странное впечатление на него произвел этот разговор. За несколько месяцев своего пребывания на Сахалине Агасфер еще не встречал человека, который не рвался бы уехать отсюда в европейскую часть России. Ландсберг оказался первым. И его панегирик в адрес уникального острова на краю света звучал непривычно.

Агасферу не раз доводилось слышать отзывы об этом человеке. Суммируя их, он составил о нем впечатление как о нелюдимом и скрытном субъекте – себе на уме, как говорится. Не считая своей семьи, Ландсберг был волком-одиночкой и жил по принципу: «не тронь меня, и я не трону тебя». Не мудрено, что его сторонились. В самом деле, знающий и небесталанный выскочка, обогнавший в карьере практически всех островных чиновников – и попал на каторгу! А поделом тебе! А не высовывайся! А не сватайся к дочке Тотлебена. Выше всех взлетел – больнее и падать!

Так ведь и упав, не расшибся. И тут повезло! Привезли его на каторгу, на Сахалин, а тут некому обещанный государю тоннель под мысом Жонкьер достроить. А Ландсберг – военный сапер: и горное, и туннельное дело знает. Взял и достроил, исправил ошибку безграмотных местных горе-инженеров! Вовремя, в срок! А потом, вместо того чтобы смиренно с кайлом в шахту лезть, – согласился на должность инженера. Думал, что вровень снова с ними, чистенькими, станет. А вот шиш тебе!

Его отправляют в карцер за «непочтение» – а он, гордый какой, не бежит жаловаться благодетелю – безропотно садится в «холодную»! И сидит, пока благодетель, тогдашний начальник острова князь Шаховской, не спохватился: а что это никто строительством в посту не руководит? Телеграфную линию не прокладывает? Нашел Ландсберга в «сушилке», разборки устроил: кто посадил, да за что? Ну, погорячился, допустим, тот, кто спьяну «выскочке» его место показал – но разве это повод выпускать наказанного из карцера, извинения ему приносить, а «горячей голове» выволочку устраивать?!

И на поселение вышел, гордый, день в день, по уставу! Не стал ни у кого милости просить срок каторги скостить. Перешел в ссыльнопоселенцы и продолжил по просьбе начальства инженерствовать. Дом свой поставил… Как же ждали в посту завистники, чтобы он хоть бревнышко казенное украл! Мог же – все крали, кто до Ландсберга казенными подрядами заведовал. А он не крал! Сколько ревизий назначали, чтобы поймать – ничего ревизоры крамольного не нашли, хоть плачь!

Торговлишку открыл – фи! Все благородное население поста за животики взялись: гвардейский офицер – и не постеснялся лавочником стать… А у Ландсберга все по закону, все честь честью. Не обвесит, не обманет, не нагрубит – ни сам, ни приказчики его… Второй магазин открыл, да с таким ассортиментом, что не хочешь, да зайдешь – потому как у других коммерсантов, бывших арестантов-майданщиков, умишка не хватало заказать для народа интересное да потребное. Одни топоры да вилы с карамельками…

И пошел ведь в гору с торговлей! Глядь – а Ландсберг уже над магазином флаг поднял самого крупного на Дальнем Востоке торгового дома «Кунст и Албертс». Стал, выходит, их полномочным представителем на Сахалине.

Обыватели оглянуться не успели, а над резиденцией Ландсберга еще флаги заполоскались: Приморского пароходства и КВЖД. Стал пайщиком и акционером там и там.

Идет подписка на благотворительные взносы – и Ландсберг тут как тут! Слава богу, что не лезет верхние строчки занимать – снизу скромно подпись ставит. Зато суммы такие на благотворительность дает, что сам губернатор вынужден был ему замечание сделать: нехорошо, мол, господин коммерсант, величиной своих взносов честных чиновников в краску вгонять. Пусть те больше пропивают и в карты проигрывают – все равно как-то нехорошо-с!

Ну, сама каторга его не любила – это понятно. Потому как из грязи, да в князи. Такой же убивец, как все – и не камере. И не спился при этом, не проворовался, не стал как все. Слушок даже по секрету передали Агасферу: кто-то подсказал «каторжанской головке» испытание Ландсбергу устроить варнацкое: подвести «выскочку» либо под поимку и петлю на шею по приговору, либо под ножи варнацкие за отказ «обчеству». Якобы поручили Ландсбергу самого вредного на каторге вертухая в засаду арестантскую заманить.

А с каторгой не шутят: либо выполняешь ее испытание и под суд идешь, либо не исполняешь – тогда каторга сама приговор выносит и на ножи ставит…

Как он выкрутился – никто толком не знал – но выкрутился! Потому как умный…

Агасфер даже поерзал на своей полке-ящике: как бы расспросить Ландсберга, чтобы не обидеть человека? Однако придумать ничего не смог.

Рассказывали Агасферу, что литератор Чехов, всероссийская величина, на остров приезжал. Все осмотрел – дозволили ему все-таки! В книжке потом описал Сахалин. А пока тут был – ни к кому обедать не пошел, даже к губернатору – а у Ландсберга три часа просидел!

Агасфер и сам не заметил, как за размышлениями на него навалилась дремота. Уснул, покачиваясь на неудобной полке.

Проснулся, как от толчка, резко сел – головой о низкий потолок стукнулся: забыл, где уснул!

В крошечный иллюминатор светило солнце, катер по-прежнему бодро переваливался с волны на волну. Агасфер поглядел на карманные часы: почти десять. Кое-как выбрался из своего «ящика». О гальюне мысли в голову пришли – есть, интересно, на такой посудине подобные удобства, или к берегу приставать надо? Поискав глазами, наткнулся на дверку – такую узенькую, что за подобными на «Ярославле» салфетки держали да посуду. Открыл – гальюн! Но зайти туда невозможно: чтобы «удовлетвориться», надо наполовину снаружи оставаться. Кое-как приспособившись и пугливо при этом поглядывая на входную дверь наконец сообразил: догадливые все же люди кораблестроители! Пока дверь в гальюн настежь распахнута, снаружи никто в каюту не попадет.

Выбрался наружу, огляделся. Слева, саженях в двухстах, величаво проплывали берега – крутые каменистые склоны, вершины которых венчала сплошная стена тайги. Склоны тоже не были голыми: из каждой расщелины, цепляясь корнями, высовывались невысокие, причудливо изогнутые постоянными ветрами кусты и небольшие деревца.

– Ну, как вам первая ночка в море, Берг?

Оглянувшись, Агасфер нашел глазами Ландсберга, выглядывающего из бокового проема ходовой рубки. Больше на палубе никого не было – ни капитана, ни матросов, стороживших прожектора.

– Здравствуйте, Карл Христофорович! Знаете, уснул – сам не ожидаючи! И кажется, отлично выспался! Что же вы раньше-то меня не подняли? – с улыбкой пожурил он Ландсберга. – Сколько красоты вокруг пропустил, да и вы устали наверняка…