при чем. Когда бабка взяла котенка, она назвала его нормально, Мурзик, но потом Мурзика придавило дверью, и скоро он покрылся коростой, похожей на чешую. Бабка Федьки намазала котенка скипидаром и засунула в старый валенок, одна голова наружу торчала. Продержала его день, а когда достали, шерсть на коте свалялась и стала серебристой как сталь. Поэтому кота стали называть Кольчугой, а потом укоротили до Чуги. К тому же у него очень тяжелая голова, как чугунная, тяжелее остального тела, так что, когда Чуга ходил, голову всегда к земле прижимало. Она и сейчас у него тяжелая, возможно, это кот с самой тяжелой головой.

Федька достал Чугу из ведра и сунул мне.

Чуга спал. Сложно было определить, тяжелая ли у Чуги голова, я сказал, что да, не хотелось спорить.

Сидели на пляже. Чуга проснулся, и я отпустил его бродить по песку вокруг.

Федька сказал, что он не знает, что делать. Если он притащит Чугу домой, бабка его, Федьку, убьет, у ней сейчас приступ особой подлости, потому что мать уехала на переподготовку и бабке приходится самой стряпать, а от этого она в ярости.

Я сказал, что никакой проблемы нет, надо выпустить Чугу — и все, пусть сам с собой разбирается. Чуга тут не пропадет — в соседнем поле полно мышей, лягушек и кротов, их сможет наловить даже слепошарый кот-пенсионер. Кроме того, в кустах много куликов, они так и шастают туда-сюда — знай лапы растопыривай, сами запрыгнут. Федька сказал, что выпускать кота нельзя, его в первую же ночь загрызет еж или лиса. С лисой я был согласен, насчет ежа сомневался, мы поспорили, справится ли еж с Чугой, решили, что если матерый, то да.

Чуга лег на песок. Выглядел он сильно паршиво, я не сомневался, что он издохнет в ближайшие дни.

Федька долго молчал, потом сказал, что подарит мне зажигалку, если я разберусь с Чугой…

Заглянула медсестра. Она явно увидела треугольную кошку, но никак на нее не прореагировала, возможно, это было обычным здесь делом, такие кошки.

— Сестра, мне бы поговорить…

Но медсестра погрозила пальцем, приложила его к губам, нахмурилась и исчезла. Поговорить не получилось. Я поднялся с койки. Качало хорошо, но я кое-как собрался и отправился гулять.

Я спустился с больничного крыльца и вышел на ведущую в рощу дорожку. Навстречу, двигаясь всем телом и крупно вздрагивая в разных его местах, шагала Снаткина с велосипедом. Велосипед определенно сопротивлялся. То есть издали казалось, что он не поддерживает Снаткину в пути, а, напротив, изо всех сил старается ей помешать, выворачивает против движения переднее колесо, цепляется левой педалью за юбку и поджимает тормоз. Но Снаткина на эти капризы особого внимания не обращала. Здороваться и общаться со Снаткиной не хотелось, я быстро отступил в сирень и замер.

Забавный эффект, размышлял я. Снаткина попадается мне со странной частотой, куда бы я ни отправился, она там или есть, или в скором времени объявляется. Понятно, что такие старухи, как Снаткина, способны находиться во многих местах одновременно, но почему она пересекается именно со мной?

Снаткина приближалась с пыхтеньем и металлическими звуками, поравнявшись с сиренью, остановилась и затихла.

— Эй, — позвала Снаткина. — Эй, ты!

Я вступил в кусты поглубже.

— Переезжай ко мне, — сказала Снаткина.

— Зачем? — не понял я.

— Жильцом, — ответил Снаткина.

И громко отправилась с велосипедом дальше. Я вернулся на дорожку и, глядя в спину Снаткиной, подумал, что она недалека от истины — человек, в сущности, грыжа, прикрытая разной толщины кожей, стоит коже утратить эластичность — и грыжа лезет, не удержать; некоторые в результате покрываются грыжами с ног до головы, так и ходят. Как грыжа с ножками.

Это требовало обдумывания, но едва я сделал несколько шагов, как заметил вдали Федора, отчего снова укрылся в кустах. Федор мимо не проходил, так что я простоял в сирени минут десять, а потом осторожно вернулся в корпус. Решил сходить в столовую и позавтракать, однако до столовой не добрался, уже на подступах натолкнулся на плотную стену влажного запаха каши, какао и жареного лука, пробиться сквозь которую у меня не получилось. Пришлось отступить и подняться на второй этаж, в палату.

Кошки в палате не было, скрылась по делам, а старик по-прежнему лежал на спине и спал; на койке напротив моей сидел парень лет двадцати.

— Виталик! — он приветливо улыбнулся.

— Виктор…

Виталик как Виталик, худой и мелкоглазый.

— Рад познакомиться, — сказал Виталик.

— Да-да…

Виталик держал на коленях внушительный коричневый портфель, на меня этот портфель заранее произвел угнетающее впечатление, обычно в таких начинающие литераторы носили свои заветные труды, у меня самого такой имелся.

Старик на соседней койке трудно закашлялся и стал содрогаться, отчего зазвенели оконные стекла, Виталик покосился.

— Кажется, Протягин, — пояснил я. — Надышался радоном в бане, еле мужика откачали.

— Понятно, — кивнул Виталик. — Я тоже им как-то, дрянь редкая…

— Радоном? — с удивлением уточнил я.

— Угу. — Виталик откинул крышку портфеля. — Сначала думали, что в бане угорел, котряло-то не по-детски. Но угар отпускает, а от этой дряни… Месяца полтора вертело…

Виталик с сочувствием поглядел на старика и сунул руку в портфель. Я загрустил сильнее — по всем правилам Виталик должен был достать рукопись дебютного романа, но он достал синюю книжицу.

— Потом отпустило, — Виталик поморщился. — А как вы себя чувствуете?

— Нормально.

— Да, это ужасная история…

— Какая? — не понял я.

— С грызуном. Человек вышел в лес, на него напал грызун — и туляремия.

Я потрогал голову. На висках словно надулись плоские шишки, и кожа на этих шишках была шершавой и плотной…

— Да… Впрочем, с Хазиным всегда что-то такое… То кот, то мышь.

— С Хазиным? — озадаченно спросил Виталик.

— Ну да. На Хазина в лесу набросилась мышь, у него потом рука распухла, как кабачок, инфекция попала.

Виталик обернулся на дверь, убедился, что она открыта и путь к отступлению чист.

— Но разве мышь напала… на этого… Хазина?

— А на кого же еще напала мышь? — негромко уточнил я.

— На вас, Виктор.

На всякий случай я посмотрел на свои руки, никаких видимых повреждений на них не обнаружил.

— На меня?

— Да, на вас. На вас набросилась мышь.

Я посмотрел на тяжело дышащего соседа, но с его стороны никакой надежды не поступило. Виталик улыбался с сочувствием, словно на меня напала не мышь, а тигр, по крайней мере.

— На меня не нападала никакая мышь, — сказал я. — Мы шагали по лесу, и мышь напала на моего соседа… то есть на моего товарища, Хазина.