Однако, в отличие от французских либералов, сдержанно относящихся к идее немедленного освобождения русских крепостных, Тургенев был сторонником самых решительных действий в этом направлении: «Все эти люди, которые таким образом говорят о свободе, не знают, не понимают свободы; они не чувствуют, что свобода так натуральна, так свойственна человеку (si naturelle, si humaine), что нельзя произнести слово человек, чтобы не иметь вместе с сим понятия о свободе. Все равно естьли бы кто сказал о людях между снегов, в вечной ночи живущих: они еще не созрели для того, чтобы греться на солнышке»[929]. Просветители XVIII в., не допускавшие саму мысль о праве одних людей владеть другими, казались Тургеневу либеральнее современных ему французских либералов: «Политические писатели того времени <…> либеральнее наших»[930]. В другом месте дневника Тургенев писал: «Каждый век имеет особенную печать свою. Прошедший век отличается тем, что все рассуждали и писали о достоинстве человека, о самостоятельности и независимости государств; о свободе граждан относительно их лиц и относительно их собственности. Это был век благородства, в коем царствовали чувствования сердца и понятия разсудка»[931].

Как известно, каждый исторический период порождает свои культурные мифы, и современная Н. И. Тургеневу эпоха в этом смысле не была исключением. Из приведенных дневниковых записей видно, как либеральный миф переносится на эпоху Просвещения и просветители становятся не только предшественниками современных либералов, но и творцами классического либерализма. Как и просветители, Тургенев был убежден, что не просвещение является источником свободы, а, наоборот, свобода ведет к подлинному просвещению: «Свобода, устройство гражданское производит и образованность, и просвещение»[932]. Отсюда мысль о возможности немедленного освобождения крепостных. «Время плохой врач в болезни нещастия народного»[933], – писал Тургенев брату Сергею Ивановичу.

Конспиративная деятельность Тургенева в тайном обществе, сколь бы значительной ее ни пытались представить его недоброжелатели и позднейшие историки, в действительности была ничтожной по сравнению с его общественной и научной деятельностью, преследующей те же освободительные идеи. В 1818 и 1819 гг. вышло два издания его книги «Опыт теории налогов». Как установил авторитетнейший знаток Тургенева А. Н. Шебунин, эта книга «представляет собой переработку слушанных им в Геттингене финансовых лекций проф. Сарториуса»[934]. Для русского читателя, по большей части далекого от немецкой учености, это обстоятельство значения не имело. Книга Тургенева произвела общественный резонанс, несмотря на то что в ней крайне мало говорилось о России. Речь шла о европейском опыте налогообложения. Значение книги было в том, что Тургенев на ее страницах последовательно проводил идеи экономического либерализма. На примере средневекового хозяйства он доказывал, что крепостное право способствовало упадку земледелия в силу незаинтересованности крепостных в результатах своего труда. И хотя в книге не шла речь специально о России, автор не мог не высказаться по поводу русского крепостничества: «Успехи России при таком духе народа и Правительства, каковой существует в Отечестве нашем, были бы еще совершеннее, если бы общей деятельности, общему стремлению к образованности и к благосостоянию не препятствовало существованию рабства»[935].

Любое принуждение в хозяйственной деятельности снижает ее производительность. При этом налоги должны платить не те, кто непосредственно занимается производством, а те, кто получает доход. Применительно к России это означало, что не крестьяне, а дворяне должны стать податным сословием. Противопоставляя две экономические системы XVIII в. – меркантилистов, видящих основу национального богатства в деньгах, и физиократов, видящих его в земле и получаемом с нее продукте, – Тургенев отдает полное предпочтение последней. Дело не только в том, что истинное благосостояние заключается не в деньгах, а в заменяемых ими предметах непосредственного использования, но и в том, что меркантилизм с его протекционистской политикой по отношению к национальной экономике закрывает перед ней перспективу здоровой конкуренции, а следовательно, искусственно сдерживает ее развитие. «Рассматривая систему меркантилистов, – пишет Тургенев, – невольно привыкаешь ненавидеть всякое насилие, самовольство и в особенности методы делать людей счастливыми вопреки им самим»[936]. Этому он противопоставляет принцип свободной торговли и невмешательства государства в экономику: «В делах управления, как и в делах таможенных, самое мудрое и верное правило – laissez faire, laissez passer. Но правительства, кажется, испытывают своего рода зуд (да простят мне такого рода выражение): им неймется распределять и упорядочивать, и тем сильнее, чем менее правительство к этому способно»[937].

Вскоре после выхода второго издания «Опыта теории налогов» Тургенев подал Александру I записку «Нечто о крепостном состоянии в России». В ней не содержалось ничего такого, что не соответствовало взглядам самого царя, и даже известно, что на Александра I записка Тургенева произвела самое благоприятное впечатление. В теоретической части записки декабрист развивал идеи об экономической неэффективности крепостного хозяйства. Что касается практической стороны вопроса, то Тургенев, с учетом адресата, высказывался крайне осмотрительно и не требовал немедленного освобождения. Он лишь обращал внимание царя на то обстоятельство, что крестьяне в России никогда законодательно не были прикреплены к личности помещика, а лишь к земле, поэтому все операции по продаже и покупке безземельных крестьян являются незаконными. Для продвижения вперед крестьянской реформы, помимо запрета продавать людей поодиночке и без земли, Тургенев предлагал ввести в крепостных деревнях чиновничий надзор за соблюдением интересов крестьян, подтвердить указ Павла I, запрещающий крестьянам работать на помещика более 3 дней в неделю, уточнить закон о вольных хлебопашцах (20 февраля 1803 г.) и ясно прописать условия, на которых помещики могут освобождать своих крепостных. И наконец, разрешить открыто обсуждать крестьянский вопрос в печати, оставаясь при этом в рамках действующего цензурного устава. «Я стремился обратить внимание царственного читателя, – вспоминал позже Тургенев, – на тьму, окутывающую в России в вопросе о крепостном праве, и на причины этого; показывал, что все те, кто создает и направляет общественное мнение, пишет историю, составляет и исполняет законы, будучи рабовладельцами заинтересованы в том, чтобы этот вопрос обсуждался как можно меньше»[938].