Обычно, однако, толстячок не предавался такой мрачной застольной беседе. Его настроение бывало хорошим. Он был полон пикантных анекдотов о людях, которых знал, и о местах, в которых побывал. Вечера пролетали быстро.

Однажды он остановился посреди фразы, взглянул на своего гостя поверх очков и проговорил:

— Я рад заметить, что вы выглядите намного лучше.

Его глаза потеплели, и он грустно и понимающе улыбнулся. На мгновенье его круглое, не имеющее возраста лицо отразило тайную тоску старого и одинокого человека по любви и доверию.

— Что вы сегодня делали, Феликс? — спросил он мягко.

Тот пожал плечами:

— Ничего особенного. В основном думал.

— Весьма болезненный процесс, вам не кажется? Вот почему большинство людей избегают его любой ценой. И о чём, позвольте спросить, вы думали?

Феликс минуту колебался, глядя на свой стакан.

— Если хотите знать, я думал о моей жене, — произнёс он наконец. — О том, был ли я к ней справедлив.

— Вы скучаете по ней, не правда ли? — Феликс кивнул, и дипломат продолжал: — Говорите, Феликс. Признание облегчает душу. Это хорошо поняли католики. Они удвоили удовольствие от греха, дав возможность поговорить о нём.

— Да, я скучаю по Сесиль, — признался Феликс очень тихо, — ужасно скучаю.

В этот вечер они не пошли дальше. Барон заметил, что Феликс сильно меняется, оценивая собственное поведение, постепенно осуществляя предсказание Карла, что он придёт в себя. Фон Стулейнхейм чувствовал, что между ними начинает устанавливаться доверие, и не хотел чересчур давить на Феликса. Он пустился в рассуждения о сложностях человеческого сердца и его разрушающем действии на поведение человека.

Было поздно, когда Феликс вернулся в отель. В зимней ночи Дрезден казался волшебным городом сатининой и снегами, залитыми лунным светом. В пурпурно-чёрном небе, подобно замороженным искоркам, ярко мерцали звёзды. Снег похрустывал под ногами, когда он пересекал Театральную площадь.

Феликс вошёл в комнату, машинально разделся и лёг в постель. Но сон не приходил. Много часов лежал он без движения, скрестив руки под головой. Его взгляд снова упал на статуэтку Мадонны. Прошло уже восемь дней с тех пор, как Мария ушла, не сказав ни слова, оставив божественную фигурку в качестве талисмана своей любви. Но была ли это и в самом деле любовь?

Наконец он осмелился допустить мысли, которых до этого так отчаянно избегал. Да, это была любовь. Определённый вид любви... Страстная, изматывающая и в конечном счёте разрушительная. Только подлинная любовь может выдержать горькое испытание временем, а они провели вместе всего несколько недель. Какие переживания, какие бури за эти несколько недель! Нет, долго бы это не продолжалось. Это не могло продолжаться долго. Прелестное лицо Марии уже начало расплываться в его мозгу, в то время как лицо Сесиль проступало всё яснее. Страсть есть ураган в сердце. Она потрясает, мучает, но не длится бесконечно. Они просто желали друг друга и, подобно бесчисленным любовникам до них, лгали друг другу и называли своё желание любовью... Но, кроме чувственного желания, была другая любовь, живущая не только в тебе, но и в голове, в сердце, в душе. За желанием, подобно солнцу за тучами, светила подлинная, вечная любовь, которая соединяла два человеческих существа в одно не только на эту жизнь, но и на вечность...

Вдруг он начал думать о Сесиль, о которой почти забыл. Чопорная франкфуртская красавица, будущая hausfrau, которая прилежно ковыряла пальцем в сырной корке... Молодая дебютантка, калечащая моцартовский менуэт... Невеста, которая принесла ему девственное сердце и девственное тело... Весёлая, любящая торговаться хозяйка дюссельдорфских дней, которая повесила занавески в его белом кабинете, выходившем окнами на Рейн... Жена, сидевшая, положив голову ему на колени, на швейцарском лугу и прислушивающаяся к таинственному призыву ехать в Лейпциг...

А теперь он потерял её.

Барон фон Стулейнхейм был не слишком удивлён, когда Феликс ворвался в его кабинет, огромную комнату, обитую зелёной парчой, с мраморным бюстом какой-то длинноногой принцессы с крючковатым носом на каминной решётке. Яркий персидский ковёр лежал на инкрустированном полу, а по стенам висели блёклые портреты.

— Входите, Феликс, входите и садитесь. — Посол помахал ему из-за роскошного письменного стола. — Я только что закончил давать указания по поводу сегодняшнего обеда и думал о том, как мне провести остаток дня. — Разговаривая, он своими маленькими проницательными глазками осматривал усталое лицо Феликса. — Вы выглядите так, словно всю ночь не сомкнули глаз. В чём дело, мой мальчик? — И осторожно отважился: — Сесиль?

— Я не могу выкинуть её из головы, — с несчастным видом кивнул Феликс.

— И не сможете, — рассудительно произнёс барон, — просто потому, что вы её любите. — В холодном утреннем свете он выглядел необычайно бледным, его круглое лицо было испещрено сетью мелких морщинок. Феликс вдруг осознал, что его друг — старик. — Вы никогда не переставали её любить, — продолжал посол. — Так сказал мне Карл Клингеман, и он был прав.

— Тогда как я мог так позорно предать её? — вскричал Феликс, стегая себя собственными словами.

Барон улыбнулся своей мудрой, снисходительной улыбкой:

— Только сердце может предать, а ваше сердце никогда не предавало.

— А как же Мария? — Голос Феликса дрожал от угрызений совести. — Как же она?

— Это всего-навсего инцидент, как мы выражаемся в дипломатии. — Барон сделал небрежный жест рукой. — Не больше того. Незначительный инцидент, мимолётный неблагоразумный поступок. Французы удачно называют его bagatelle[121]. Вы просто несколько недель целовали не ту женщину и спали не в той постели. В этом нет большого вреда. Раскайтесь, конечно, раскайтесь для очистки совести, но, пожалуйста, не забывайте о нём. Это даст вам нечто приятное, о чём вы будете вспоминать, когда станете таким стариком, как я.

Он поднял руку к подбородку и некоторое время тёр его в глубоком раздумье.

— Вы должны благодарить Провидение за эту короткую авантюру. Во-первых, она доставила вам много удовольствия. Во-вторых, она заставила вас понять то, о чём вы хотели забыть, — что ваша жена — прекрасная женщина и вы её очень любите. Грех иногда даёт такие благотворные результаты. — Он наклонился вперёд и положил локти на стол. — Что вы собираетесь делать, когда покинете Дрезден?

— Вернусь в Лейпциг, — ответил Феликс спокойно, словно это был давно решённый вопрос, — и исполню «Страсти».

— Страсти? — воскликнул барон. — Какие страсти? Пожалуйста, расскажите мне о них.

Когда Феликс закончил историю о своём открытии «Страстей» и сопротивлении, которое вызвало его желание их исполнить, он остановился и посмотрел на обледеневшее окно.

— Откровенно говоря, не знаю, как мне быть. Я могу снова потерпеть поражение. Но я собираюсь посвятить остаток жизни этой работе. Я просто не смог бы жить в мире с самим собой, если бы поступил иначе. — Он посмотрел на посла с мукой в глазах. — Скажите, ваше превосходительство, что мне делать с Сесиль? Вы думаете, она когда-нибудь простит меня?