— Обращайтесь в ЦК! — и Р. процитировал «Мещан»: — «Права не дают, права берут!». Помните, я вас знакомил с Коржавиным?

— Конечно, — сказал он, и Р. прочел из Коржавина: — «Ни к чему, ни к чему, ни к чему полуночные бденья / И мечты, что очнешься в каком-нибудь веке другом. / Время?.. Время дано. Это не подлежит обсужденью. / Подлежишь обсуждению ты, разместившийся в нем!..»

Товстоногов болезненно поморщился и недовольно сказал:

— Но это — идеализм, Володя!..

— Но я хочу его сохранить! — воспламенился Р. — Это входит в задачу!..

Мастер внезапно остановился и повернулся к Р. всем корпусом:

— Тогда нужно быть последовательным и занять позицию. Ваш Коржавин сидел и был в ссылке!.. Вы чувствуете себя способным к борьбе?..

— Нет, я не борец, — сокрушенно признался Р.

— Я — тоже! — победительно сказал Товстоногов.

Он был доволен тем, что поставил на место этого демагога Р.

Дул ветерок, рижские утки просили у гуляющих еду, и пожилая дама крошила в воду белую булку. Никто никуда не спешил, и после паузы Р. возник из пепла.

— Все-таки за себя я отвечать обязан, — сказал он. — На Дворцовую с плакатом я не пойду, — тут он запнулся, захотелось сказать: «Но ничего про Ленина „перечитывать“ не стану», но он успел отредактировать конец фразы и закруглил: — Но и «Флаг над сельсоветом» на сцену не понесу!..

— У вас другое положение, — сказал Мастер.

— Конечно, — согласился Р. — Но попробуйте отстоять хотя бы спектакль в Норвегии. Пошлите им письмо. Хотите, напишу черновик?

— Спасибо, — сказал он, — я подумаю…

Ставить «Наедине со всеми» Товстоногов так и не стал.

Почему из всех возможных примеров Р. привел «Флаг над сельсоветом», он бы объяснить не мог. Это было название поэмы Алексея Недогонова, занявшей свое место в забытой истории советской литературы. Потому, что она была удостоена Сталинской премии? Или из-за самого названия, соединявшего красный флаг с сельским органом советской власти?.. Позже Гога неожиданно увлекся белорусской драматургией и поставил «Рядовые» Дударева и «Иван» Кудрявцева. В финале последнего спектакля несколько красных флагов на избах образно склонялись над трупом заколотого вилами сельского патриота. Умирая, Иван успевал сказать, что это его кровью питаются трутни и инородцы. Ивана с надрывом играл Лебедев, а вилами его колол нехороший персонаж Миши Данилова…

По поводу объема и содержания рижской беседы критик Р. выразил опасение: не слишком ли она длинна и не пробудит ли сомнение у читателя, как артист Р. все это запомнил? Бывало, и после «Гамлета», длившегося два с половиной часа, не считая перерыва, зрители потрясались именно резервами памяти: «Как же он все это запомнил?..».

Артист критику отвечал, что в клетчатой тетради рижская беседа выглядит в пять, а в действительности — в десять раз длиннее и сохранилась потому, что он записал ее по горячим следам, так что за достоверность ручается.

Зачем записал?.. Хороший вопрос… Как выяснилось, для романа…

Коснулись и Любимова. Его премьера «Памяти Высоцкого» опять была отчаянным поступком и, как обычно, оказалась на грани запрета.

— Вы не видели? — спросил Гога. — Я тоже. Но мне подробно рассказывала Беньяш. — Он помолчал и добавил: — Очень противоречивые отклики.

Прежде Раиса Моисеевна Беньяш была абсолютно предана БДТ и стала автором первой книги о Мэтре, но в последние годы она явно переориентировалась на Таганку и безрассудного Любимова.

— По-моему, нужно выявлять туманные отношения, — сказал Р.

— Нет, не нужно, — убежденно ответил Гога. — Что это дает?.. Еще быстрее приведет к ссоре. С Беньяш у нас добрые дипломатические отношения. Она хотела бы влиять на репертуар, на политику театра, а я ей этого не хочу позволить. Она дьявольски самолюбива. Хочет сидеть за режиссерским пультом весь выпускной период и говорить: «Мне кажется, что Рецептер в этом месте слишком высоко поднял руку». Вы понимаете, я говорю условно. И я говорю вам: «Володя, пожалуйста, в этом месте поднимайте руку пониже!» — и все! И она причастна к спектаклю, и он ей нравится, и она его хвалит!.. Я ей этого места не даю, а Любимов дает…

Раиса Моисеевна Беньяш была способным и заметным в городе человеком. Ее книга о Мочалове строилась на простой основе: он жил в одно время с Пушкиным, и это помогло ей сделать интересные параллели и свежие выводы. Однажды она сказала Р., что одной из живых моделей Мочалова служил для нее Лебедев. Можно не соглашаться, но прием любопытен: смотри на сегодняшнюю сцену и думай, что это легендарный Мочалов…

И все же мгновенный портрет Товстоногова был на редкость точен…

Раиса хотела покорить Ленинград и, как молодой Растиньяк, пошла вперед, влюбляя в себя женщин и не обращая внимания на мужчин. Из ташкентской эвакуации она вернулась с близким другом, актрисой и драматургом Дорианой Слепян, и привезла с собой шутливое прозвище Джонни. С короткой стрижкой и мальчиковой походкой, Раиса как нельзя больше подтверждала бодрую кликуху. Подруги поселились в квартире Дорианы на первом этаже «толстовского» дома, с окнами, выходящими в сквозной двор, одна арка — на Рубинштейна, другая — на Фонтанку. Дориана писала скетчи, репризы и одноактные пьесы, Раиса — театральные рецензии и обзоры. Кажется, с ними рядом была еще одна подруга, и жили они так дружно, что могли считаться семьей. Потом Дориану Филипповну разбил паралич, и она водворилась в инвалидное кресло, а Раиса Моисеевна несколько подсохла и ссутулилась, но всегда была невероятно уверена в своем даровании и неотразимости. В Париже у нее нашлась сестра, и наша героиня одной из первых стала потрясать ленинградок французскими туалетами.

В середине разговора Товстоногова с каким-нибудь гостем она могла внезапно втиснуться между ними, лицом к Гоге и спиной к обескураженному собеседнику, и многозначительно сказать:

— То, что я вам сказала о втором акте, относится и к третьему!..

Увлеченная какой-нибудь молодой женщиной, она тотчас приглашала ее в «толстовский» дом, или в номер дома творчества «Комарово», или напротив него, на дачу Черкасова, где ей разрешала жить вдова артиста Нина Николаевна. Приглашение сопровождалось отточенным обещанием:

— Будет вереск, соленый миндаль и немного «Чинзано»!..

Однажды по договору с издательством Беньяш написала книгу о Смоктуновском, чрезвычайно смутившую его, так как через страницу автор называла объект своего внимания гением. Иннокентий Михайлович отправил в издательство категорическое запрещение, а Раисе Моисеевне — вежливое письмо, в котором убедительно просил отложить публикацию.

— Мне же надо еще жить и работать, — объяснял он.

Может быть, теперь, когда Раиса Беньяш лежит на комаровском кладбище под одним камнем с Дорианой Слепян и прекрасного гения тоже нет на свете, стоило бы поискать эту преждевременную рукопись?.. Может быть, теперь ее время пришло?..