была в муке, то человек в котиковой шапке ничего ему не ответил и только посторонился несколько от него.

Набегавшие сзади на остановившуюся толпу пешеходы тревожно поднимались на цыпочки и, заглядывая поверх голов, спрашивали, почему не пропускают.

— Черт их знает! Каких-то людей в муке привезли, только что же они их распустили? Должно быть, задержать хотят.

— Молодой человек, долго нам стоять? — спросила дама в шляпке у ближнего парня.

Тот медленно оглянулся на нее, сплюнул после затяжки и сказал:

— Не терпится? Все поскорей проскочить хочется?

— Конечно, хочется. Что же здесь без толку стоять?

— По-вашему — без толку… — сказал иронически парень.

— У нее толк один, — заметила иронически и недоброжелательно женщина в платочке с портфелем, — в магазин сбегала, всяких разносолов да тряпок купила и — на диван.

— Слушайте, станьте к сторонке куда-нибудь! — кричали на человека с вымазанной спиной. — И где вас черт носил только, все вымазались.

— Не очень с ним разговаривай, их, должно быть, задерживать будут. — сказал негромко человек в теплой куртке и кожаной шапке.

— Ни в одной стране невозможно такое безобразие, — говорил старичок уже сам с собой.

Он ходил взад и вперед, и так как от него сторонились все, то он очистил себе пространство среди толпы и прохаживался по нему, как по комнате, а кругом него стояли и смотрели на него, как стоят в круг на бульваре, глядя на ученого медведя.

— Все сам с собой что-то говорит, — сказал один голос.

— А может, они и не громилы, а душевнобольные?

— Может быть.

— Ах, черт их возьми! Спешить надо, а тут изволь стоять.

— Ванька! — крикнул один из парней другому. — Гляди, чтобы через проходной двор не проскочили.

Милицейский стоял на площади и с удивлением оглядывался на толпу, несколько раз делал движение подойти, но, очевидно, не решался оставить свой пост на перекрестке, где было большое движение, и он регулировал его красной палочкой, поднимая ее над головой.

— Я так-то прошлый раз шел, смотрю, всех тоже вот так и остановили. Что такое, в чем дело? Оказывается, толпу снимали для кинематографа.

— А ведь они не имеют права?

— Конечно, не имеют. А все стояли.

— Потому что — обыватели, а не граждане.

— Да ведь вы сами сейчас стоите.

— Стою, потому что неизвестно, может быть, нужно. Если мы никаким распоряжениям не будем подчиняться, тогда что же это выйдет.

— Никаким там не распоряжениям, а просто громил на каком-то мучном складе поймали, из-за них и держат. Отобрали бы их сразу, всю публику не останавливали бы.

— Вот вы и скажите им: так и так, мол, вы делаете дурацкие распоряжения, а публика им не желает подчиняться, — сказал из толпы иронический голос.

— Не напирайте, не напирайте, становитесь в затылок. — сказал один из парней.

— А долго еще стоять-то? — спрашивали его задние.

— Я почем знаю, — ответил недовольно парень, — как выйдет распоряжение, так и пойдете.

К милицейскому на площади подошел другой милицейский и, указав ему пальцем на толпу, что-то сказал. Тот посмотрел по указанному направлению и направился к толпе.

— Ванька, снимайся! — крикнул, мигнув, ближний парень и обратился к толпе: — Вон милиционер идет сменять нас, может, скоро отпустит.

Оба подхватили на плечи свои столбы и юркнули в переулок.

— Скоро нас отпустите? — послышались вопросы, когда милицейский подошел к толпе.

— А вы что стоите? — спросил тот озадаченно.

— Поставили, вот и стоим.

— Кто поставил?

— А мы почем знаем… Двое каких-то малых.

— Это чертовня какая-то, — сказал в затруднении милиционер, — нам ничего неизвестно.

— Так что можно идти?

— Отчего ж нельзя? Конечно, можно.

— В чем же дело-то было? — спрашивали со всех сторон.

— В чем… Два хулигана позабавились…

— Ну что за безобразие!.. Почему не борются с этим злом?!

— И почему эта гадость только в России держится? — прибавил старичок в муке.

1926

Хороший начальник

В канцелярию одного из учреждений вошел человек в распахнутой шубе с каракулевым воротником и, посмотрев на склонившиеся над столом фигуры служащих, крикнул:

— Здорово, ракалии!..

Все вздрогнули и сейчас же испуганно зашипели:

— Тс! Тс!..

Вошедший с недоумением посмотрел на них.

— В чем дело?

Два человека, — один в синем костюмчике и коротеньких брючках, другой в коричневом френче, сидевшем складками около пуговиц на его полном животе, поднялись со своих мест и, подойдя к посетителю, поздоровались с ним и на цыпочках вывели его из канцелярии.

— Пойдем отсюда.

У вошедшего был такой недоумевающий вид, что он даже ничего не нашелся сказать и послушно дал себя вывести.

Его провели по коридору и посадили на деревянный диванчик.

— Вот теперь говори.

— Вы что, обалдели, что ли?

— Ничего не обалдели. Перемены большие, — сказал толстый. — Новый начальник.

— Ну и что же?

— Вот и то же, вот и сидишь на диванчике, из канцелярии тебя выставили, сказал тоненький в коротких брючках.

— Да, кончилось наше блаженство, — продолжал человек во френче. — Мы теперь не свободные взрослые люди, а девицы из благородного института или, лучше сказать, поднадзорные, за которыми только и делают, что смотрят в оба глаза. Теперь о прежнем-то своем вспоминаем как об отце родном. Вот была жизнь! А как новый поступил, так и запищали.

— Возмутительно! — сказал служащий в коротеньких брючках и, оглянувшись на обе стороны коридора, сказал пониженным голосом:

— Как поступил, так первое, что сделал — распорядился, чтобы служащие по приходе расписывались…

— Автографы очень любит… — вставил толстый.

— Да, автографы… а лист у швейцара лежит до десяти часов с четвертью. Как опоздал к этому сроку, так не считается, что на службе был. Что это, спрашивается, за отношение? Что мы — взрослые граждане или дети, или, того хуже, жулики, которых нужно в каждом шаге учитывать и ловить? Дальше, если ты, положим, хочешь пойти, по делу службы даже, в город, то должен написать ему записку, по какому делу идешь, и должен представить результаты сделанного дела. Потом: в канцелярии никаких разговоров. Если пришли, положим, знакомые, вот вроде тебя, то никоим образом в канцелярии не разговаривать, а отправляйся в приемную и кончай разговор в одну минуту.

Человек в коротеньких брючках даже встал и, стоя против посетителя, сидевшего в своей шубе на диванчике, упер руки в бока и посмотрел на него, как бы ожидая, что тот скажет. Но не дождался и продолжал:

— Доверия совершенно никакого