Заворачивая за угол, он оглянулся. Ни Фордайс, ни охранник за ними не гнались. Вероятно, «страж порядка» лежал без сознания на полу в холле Кобба Фордайса.

— Охранник…

— Был в ту ночь в доме Джея, — задыхаясь, выдавила Бритт на бегу. — Я сразу его узнала. Я помню, Рейли! Я помню!

Рейли вел машину на предельной скорости, стараясь побыстрее покинуть черту города. Он избегал скоростных шоссе, держался проселочных дорог, которые хорошо изучил за время своей добровольной ссылки.

Он все время косился в зеркало заднего вида, возможно, их все-таки преследовали, но они не замечали этого. За ними не мчались патрульные машины с включенными сиренами, хотя вряд ли бы Фордайс настолько глуп, чтобы пустить по их следу полицейских. Скорее, безобидные седаны. Личную гвардию.

— А я поверил этому сладкоголосому мерзавцу, — сердито сказал Рейли, минуя на огромной скорости сонный городок с единственным светофором на главном перекрестке.

— Я тоже. А ведь я обычно чувствую, когда меня пытаются надуть.

— Лживый ублюдок.

— Когда он извинялся перед тобой, его раскаяние казалось таким искренним.

— Уверен, он подумал: как ему повезло! Его головорезы гоняются за нами по всему штату, а мы являемся прямо к нему домой! Так называемый охранник, вероятно, сидел в засаде где-то рядом с Капитолием, дожидаясь нашего приезда в назначенное время. Нам бы даже не удалось войти в здание.

— Хорошо, что ты догадался изменить первоначальный план.

— Но мне не хватило ума понять, что Фордайс порет чушь. «Мариотт», будь я проклят! Пока мы стояли в вестибюле, радуясь обретению влиятельного союзника и защите, он звонил своему наемнику и сообщал о неожиданных изменениях.

— А вдруг я его убила… — произнесла Бритт дрожащим голосом.

— Да нет, что ты, но… — Рейли взглянул на нее. — Но ты могла бы теперь обратиться в полицию. У нас есть видеозапись. Мы вынудили Фордайса сказать…

— Ничего он не сказал, Рейли. Ничего существенного. Запись бесполезна. Фордайс играл на камеру. На этой пленке наш пламенный генеральный прокурор рассыпается в извинениях и сожалениях. Он демонстрировал лишь искреннее раскаяние, но не признался ни в участии в поджоге, ни в смерти Сузи Монро или в чем бы то ни было.

Рейли понял, что Бритт права, и выругался.

— Он прекрасно сознавал, что делал, — продолжала Бритт. — И отлично нами манипулировал.

Рейли впал в ярость. Как легко их обвели вокруг пальца!

— Если теперь мы пойдем в полицию со своими обвинениями, Фордайс заявит, что мы ворвались в его дом с оружием… О, дьявол! Я оставил револьвер на столе.

Страшная промашка, однако теперь ничего не исправишь, сколько себя ни ругай. Вряд ли, конечно, он смог бы кого-нибудь застрелить, но ведь ни один из его врагов не знал об этом, а теперь он потерял ощущение безопасности, которое дает обладание заряженным оружием.

— В лучшем случае Фордайс заявит, что мы рассказали ему историю, требующую тщательной проверки, а когда он вызвал нам охрану, ты вдруг оглушила беднягу вазой.

— Я не могу доказать, что этот охранник убил Джея, но я знаю, что он там был.

— Ты видела его в «Уилхаусе»?

— Нет. Но я уверена, что он был в доме Джея… с напарником.

— Буч? Санденс?

— Нет. Кто-то другой.

— Итак, у нас есть Буч и Санденс, парень, который пришел за нами в дом Фордайса, и еще один, которого мы пока не видели.

— Я смогу опознать четвертого, когда увижу, потому что теперь я четко помню, как он склонялся надо мной…

Она вдруг замолчала, и Рейли резко повернулся к ней:

— Склонялся над тобой… Что? Он тебя изнасиловал?

— Нет, просто… — Бритт передернулась, молча сунула провод видеокамеры в прикуриватель. — Если что-то случится со мной, с нами, это должно быть зафиксировано.

Рейли согласно кивнул. Бритт заговорила в камеру:

— Мы с Джеем вошли в квартиру. Я села на диван, он устроился рядом. Предложил мне виски. Я ответила, что неважно себя чувствую, что вино ударило в голову. Джей сказал, что тоже захмелел, наверное, из-за лекарств. Мы сидели на диване бок о бок, закинув головы на спинку.

Джей взял меня за руку и повторил, что у него есть бомба, которая взорвет все полицейское управление и муниципалитет. Я помню, что попросила его подождать, пока я возьму блокнот из сумочки, но была совершенно дезориентирована.

Джей сказал: «Записи тебе не потребуются, ты все запомнишь». Я не спорила. У меня уже не было сил думать о чем бы то ни было. Джей снял с меня босоножки, положил мои ноги себе на колени и стал массировать ступни. Он спросил, удобно ли мне, потому что рассказ будет долгим.

Я ответила, что мне даже слишком удобно, что глаза закрываются сами собой. Он засмеялся: «Тогда, может, последний разок покувыркаемся в койке в память о старых временах?» Я ответила: «Нет, спасибо», а он: «Ладно, я так пьян, что вряд ли на что-то способен». Я пошутила: «Такое с тобой впервые, не так ли?»

Мы все еще смеялись, когда вошли двое мужчин. Тот, которого мы видели сегодня, и еще один. Они вошли через заднюю веранду. Появились внезапно, словно материализовались из пустоты в застекленных дверях.

Я удивилась, зачем им, черт побери, перчатки в такую теплую ночь. Потом я заметила, что перчатки латексные, но это меня почему-то не особенно встревожило. Страха я не помню. Наоборот, я помню, что не испугалась. Я испытывала эйфорию, безразличие.

Джей был пьян, но среагировал мгновенно. Он вскочил. Спросил: «Кто вы? Что вам нужно?» Сегодняшний охранник сказал: «Мы пришли на вечеринку» — и толкнул Джея обратно на диван.

Они приказали ему налить два стакана виски. Заставили нас выпить. Затем еще по стакану. Я помню, как мне было плохо. Мне больше не наливали, но Джея заставляли пить, пока бутылка почти не опустела.

Бритт умолкла, закрыла глаза. Рейли потянулся к ней, взял за руку.

— Остальное расскажешь властям. Мне можешь больше ничего не говорить.

— Я должна. — Выдавив слабую улыбку, Бритт приподняла камеру. — Это необходимо. С той самой ночи мне мерещились всякие ужасы. Теперь, когда я вспомнила, стало легче. Конечно, ничего хорошего не произошло, но могло быть гораздо хуже.

Они заставили нас раздеться. Сначала Джея, потом меня. Им пришлось нам помогать. Мы не держались на ногах. Остались какие-то провалы, моменты, которые, возможно, никогда не восстановятся, но я помню, как нас отвели в спальню, как я лежала голая на кровати.

Затем один из них… не тот, которого мы видели в доме Фордайса, а другой… стал ласкать меня… между ногами. Это даже не походило на сексуальные игры. Это было… оскорбление… унижение. Он мерзко улыбался, глядя мне в глаза. «Как досадно, что такая прелесть пропадает…»