Он приподнялся, и отсвет лампы упал на его лицо. Необычная добрая улыбка появилась на губах Делани — такая улыбка бывает на лицах стариков, наблюдающих за игрой детей.

— Спасибо за то, что пришел ко мне, Джек. Теперь, пожалуйста, иди и поужинай. Тебе понадобятся силы.

Джек встал. Он не заметил, как пролетело время, было уже поздно. Джек хотел сказать Делани о чувстве близости, которое он испытывал к нему, о том, что сегодняшний их разговор помог перекинуть мост между прошлым и настоящим. Но он и прежде не обо всем мог говорить с Делани.

— Джек, — произнес Делани, когда Эндрюс взялся за дверную ручку, — ты сказал, что возлагаешь на малыша надежды.

— Да.

— А как насчет старика, Джек? — тихо спросил Делани. — Насчет меня. На меня ты возлагаешь надежды?

— Да, — ответил Джек. — Очень большие.

Делани кивнул. Лицо его было серьезным.

— Спокойной ночи, дружище. Выпей за меня три мартини.

Когда Джек выходил из палаты, Делани сидел в кровати улыбаясь. Он не был похож на больного.

Когда Джек ехал в отель, его переполняла радость. Ему хотелось устроить себе праздник. Теперь, когда решение было принято, страхи и сомнения последних нескольких дней казались далекими и беспочвенными. Джек испытал облегчение, обнаружив, что недооценивал честность и порядочность Делани; Джек был благодарен другу за то, что тот проявил свои лучшие душевные качества. К этим чувствам примешивалось чувство удовлетворения. Его позвали на помощь, и он выручил друга. Хотя ситуация оказалась более сложной и опасной, чем можно было ожидать, Джек полагал, что Делани спасен. И это было отчасти заслугой Джека, который крайне редко оставался довольным собой; нетривиальность проблем служила дополнительным вознаграждением.

Джек был бодр и зверски голоден. Он предвкушал удовольствие от ужина и трех мартини, которые ему предстояло выпить за Делани. Боль, вызванная смертью Деспьера, не притупилась, но она отошла в глубь души благодаря приливу оптимизма и возбуждению, связанных с предстоящим началом новой жизни. Риск, которому Джек подвергал себя, теряя должность в солидной организации и право на пенсию, опасность того, что все три картины не удадутся и на пороге пятидесятилетия он останется без работы, — все это усиливало ощущение вернувшейся молодости. Готовность с легкостью идти на риск, презрение к опасности были составляющими молодости. Возможно, лучшими ее составляющими.

Риму было совсем не трудно казаться лучшим в мире городом для проживания, и сейчас Джек не сомневался в том, что это правда. Он решил как можно скорее привезти сюда Элен, чтобы она начала подыскивать жилище для семьи. Дом в Кампанье, недалеко от Рима, с садом. Оливковые деревья, виноградник (заманчивая библейская мечта северян), голоса детей, говорящих по-итальянски с садовниками и прислугой, близость пляжей, немаловажная в жаркую пору. Было бы неплохо снова разбогатеть после долгих относительно бедных лет, не думать о том, могут или нет они позволить себе новый автомобиль, новую одежду, отдых… Свободный характер новой работы, возможность быть хозяином самому себе, говорить с кем угодно на равных — все это казалось радужной перспективой после многолетнего пресса бюрократической пирамиды, после длительной боязни произнести какое-то слово, способное повысить военный потенциал русских или вызвать гнев начальства. Человек, работающий в аппарате НАТО, зачастую окружен скучными, заурядными людьми, которых среди политиков, чиновников и генералов гораздо больше, чем в кинематографической среде, где человек в большей степени принадлежит себе.

Джек сидел на переднем сиденье возле Гвидо, любуясь Римом, его еще оживленными улицами, и даже льющийся из автомобильного динамика голос певицы, исполнявшей «Volare, cantare», не мог ухудшить ему настроение. Он даже не попросил Гвидо выключить приемник.

Когда «фиат» подъехал к отелю, Джек сказал Гвидо, что примет душ, переоденется и через четверть часа спустится. Он зашагал по вестибюлю, напевая себе под нос; ждавшие Джека душ и переодевание казались ему частью ритуала обновления и очищения перед новым жизненным этапом.

Подойдя к стойке портье, он замер.

Возле нее стояла Вероника.

Склонившись, Вероника писала что-то на листке бумаги и не заметила приблизившегося к ней Джека.

Он едва узнал ее, так она изменилась. На ней была шуба из бобра, явно новая; шляпа скрывала зачесанные наверх волосы. Она казалась более взрослой и ухоженной, чем та девушка, с которой познакомил Джека Деспьер; Джек замер возле Вероники, не отрывавшей взгляда от листка бумаги.

— Шестьсот пятьдесят четвертый, пожалуйста, — произнес он.

Услышав его голос, Вероника перестала писать. Она смяла записку и бросила ее в пепельницу. Только после этого она повернулась к Джеку.

— Я писала тебе. Теперь в этом нет нужды, верно?

— Да, — согласился Джек. Он взял ключ у портье. — Поднимешься со мной?

— Нет, не с тобой. — Вероника говорила торопливым шепотом, не глядя на Джека. — Я поднимусь на другом лифте. Через пару минут.

— Что происходит? Ты не обязана со мной говорить, если не хочешь.

— Меня не должны видеть с тобой, — сказала она. — Я вышла замуж. Приходится быть осторожной. Сейчас я выйду и обойду отель.

— О Господи, — промолвил Джек. — Ты помнишь мой номер?

— Помню, помню, — отозвалась Вероника.

Она стремительно направилась к двери. Джек бросил взгляд ей вслед. Замужество не изменило ее походки.

Постучав в дверь, Вероника перешагнула порог номера; с улыбкой на лице, уверенно, как хозяйка, прошла в комнату. Остановившись в центре гостиной, она огляделась по сторонам.

— Здесь все по-старому, да? — заметила девушка. — Ты рад меня видеть?

— Не знаю. Еще не разобрался в своих чувствах. Сейчас я просто растерялся. Ты не хочешь снять шубу?

— Мне очень жаль, но я не могу этого сделать, — притворно-вежливым тоном произнесла Вероника. — Я располагаю только одной минутой. Мне надо встретиться с мужем в «Хасслере». У него деловое свидание, поэтому я смогла заглянуть сюда. Не говори, что ты разочарован. — Она недовольно поджала губы. — Иначе я буду жалеть о том, что пришла к тебе.

— О Боже, — вздохнул Джек.

— Ты по мне соскучился?

— Присядь.

Вероника покачала головой:

— Не могу.

— Ну, тогда я сяду.

Он опустился на диван и положил ноги на журнальный столик. Вероника по-прежнему стояла на середине гостиной, глядя на Джека и откинув шубу на плечи по своей старой, памятной ему привычке. Он вспомнил букву V, выведенную помадой на зеркале в ванной после их первой близости, и еще вечер на пляже во Фреджене; Джек почувствовал себя неуверенно, его охватила неприязнь к ее мужу, которого он не знал.