– Отношения между вампирами и теми, кто меняет обличья, всегда были напряженными, – продолжает он наконец, и в его тоне звучат такие нотки, будто он оправдывается, чего прежде я никогда за ним никогда не замечала. – Мы никогда по-настоящему не ладили ни с волками, ни с драконами; они не доверяют нам, а мы, конечно же, не доверяем им. Так что, когда Хадсон разработал план, как нам… – он рисует в воздухе кавычки, – «поставить меняющих обличья на место», многие решили, что в этом что-то есть.

– Но не ты.

– Я считал, что нападки на человековолков – это несправедливость. А потом они стали здорово смахивать на геноцид. Особенно когда Хадсон начал прибавлять к своему списку и других сверхъестественных существ – и даже тех вампиров, которые стали ими не в силу рождения, а в результате укуса. И дело обернулось скверно.

– Насколько скверно? – спрашиваю я, хотя вовсе не уверена, что в самом деле хочу услышать ответ на этот вопрос. Ведь сейчас Джексон мрачен, как никогда. И к тому же употребляет такие слова, как «геноцид».

– Скверно. – Похоже, он не желает вдаваться в детали. – Особенно если учесть нашу историю.

Пробелы в моих знаниях не позволяют мне понять, о какой истории он толкует. Но вместо того чтобы задать вопрос, я отмечаю про себя, что надо будет поискать ответы в библиотеке или расспросить Мэйси.

– Я пытался урезонить Хадсона, взывал к его разуму и даже обратился к королю и королеве, надеясь, что хотя бы они смогут его вразумить.

Я отмечаю про себя, что он называет своих родителей королем и королевой, а не мамой и папой, и на секунду переношусь мыслями в первый день нашего знакомства. К шахматному столику, королеве вампиров и тому, что он сказал об этой королеве, которую я тогда сочла всего лишь шахматной фигурой.

Теперь же мне все становится ясно.

– Но они не смогли.

– Не захотели, – поправляет меня он. – И я попытался поговорить с ним еще раз. С ним также говорили и Байрон, и Мекай, и несколько других из числа тех, кто должен был закончить школу вместе с ним. Но брат ничего не желал слушать. И однажды развязал схватку, которая могла бы разнести в клочья весь мир, если бы ее не удалось остановить.

– И тогда вмешался ты.

– Мне казалось, что я смогу все уладить. Смогу его вразумить. Но из этого ничего не вышло.

Он закрывает глаза и из-за этого начинает казаться таким далеким. Пока не открывает их, после чего мне становится ясно, что мыслями он сейчас еще дальше отсюда, чем думала я.

– Знаешь, каково это – обнаружить, что твой брат, с которым ты рос и которого чтил, есть полный и законченный социопат? – спрашивает Джексон тоном, который звучит трезво и здраво и оттого кажется мне еще более ужасным. – Можешь ли ты представить себе, каково это – знать, что если бы не твое слепое и бездумное преклонение, если бы ты прозрел раньше, то множество людей остались бы живы? Мне пришлось убить его, Грейс. У меня не было другого выхода. И, по правде говоря, я об этом даже не сожалею. – Последние слова он говорит шепотом, как будто ему стыдно их произносить.

– Этому я не верю, – говорю я, ибо от него исходит чувство вины, и мне становится так больно за него, как ни за кого и никогда. – Я уверена, что это было необходимо. Уверена, что ты сделал это потому, что тебе пришлось это сделать. Но я не могу поверить, что ты не сожалеешь о том, что ты его убил. – Джексон слишком долго изводил себя этими мыслями, чтобы это и в самом деле было так.

Он отвечает не сразу, и я не могу не гадать, не сделала ли я что-то не то. Не стало ли ему из-за меня еще хуже?

– Мне жаль, что пришлось его убить, – говорит он наконец, прервав долгое молчание. – Жаль, что мои родители превратили его в такое чудовище. Но я не жалею о том, что его больше нет. Если бы он не погиб, никто в мире не мог бы чувствовать себя в безопасности.

От этих слов у меня падает сердце. Я ощущаю инстинктивное желание сказать, что это не так, но я же видела, насколько Джексон силен. Я видела, что он может сделать, когда у него все под контролем, и на что он способен, когда утрачивает контроль. Если похожей силой обладал и Хадсон, не имевший нравственных принципов Джексона, чтобы держать ее в узде, то я себе даже не представляю, что могло бы произойти.

– А ты обладал такой же силой, как и он, или…

– Хадсон мог кого угодно убедить сделать все, что угодно. – Его тон так же бесстрастен, как и его глаза. – Нет, я не говорю, что он мог обмануть других, я хочу сказать, что он был способен заставить их делать то, чего хотелось ему. Он мог заставить их мучить других, мог заставить убить любого, кого хотел. Мог развязывать войны и взрывать бомбы.

По моей спине пробегает мороз. Я чувствую это даже до того, как Джексон смотрит прямо на меня и говорит:

– Он мог бы заставить тебя убить себя, Грейс. Или убить Мэйси. Или твоего дядю. Или меня. Он мог бы заставить тебя сделать все, чего ему хотелось, и он так и поступал. Опять, опять и опять.

Никто не мог его остановить. Никто не мог ему противостоять. И он это знал. И потому брал все, чего хотел, и готовился к еще большему. И когда он решил, что убьет человековолков, просто сотрет их с лица земли, я понял, что на этом он не остановится. За ними последуют и драконы. А также ведьмы и ведьмаки. Плюс те вампиры, которые стали таковыми не в силу рождения, а в результате укуса. И люди, обыкновенные люди.

Он собирался уничтожить их всех – просто потому, что мог.

Джексон отводит взгляд. Наверное, потому, что не хочет видеть мое лицо. Но мне нет нужды смотреть ему в глаза, чтобы понять, как ему больно, ведь я слышу это в его голосе, чувствую в напряжении его тела, прижатого сейчас к моему.

– Его поддерживало множество людей, Грейс. Они были готовы заслонить Хадсона собой, защищая его и те амбициозные цели, которые он поставил перед нашим видом. Я убил многих из них, чтобы добраться до него. А затем убил и его самого.

На сей раз, когда Джексон закрывает глаза, а потом открывает их опять, мне уже не кажется, что он находится где-то далеко. Вместо этого я вижу в них ту же самую решимость, которая позволила ему сразиться с Хадсоном и победить его.

– Так что я не сожалею о том, что убил его. Мне жаль, что я не сделал этого раньше.

Когда он наконец оборачивается ко мне, я вижу боль, скрывающуюся за пустотой, которая застыла в его глазах. Сейчас я жалею его еще больше, чем жалела своих родителей.

– О, Джексон. – Я обнимаю его, пытаюсь прижать к себе, но чувствую, каким неподатливым он стал.

– Его смерть сокрушила моих родителей и так ударила по Лии, что вряд ли она когда-нибудь сможет прийти в себя. До всего этого она была моим лучшим другом, а теперь не желает даже смотреть на меня. Брат Флинта погиб в той же битве, сражаясь с армией Хадсона, и с тех пор Флинт тоже стал сам не свой. Раньше мы с ним были друзьями, хотя теперь в это трудно поверить.

Он делает долгий судорожный вдох и опять приникает ко мне. Я крепко обнимаю Джексона, прижимая к себе, но он высвобождается из моих объятий задолго до того, как ко мне приходит готовность отпустить его.