Во-первых, кончина писателя – самый удачный поворот событий для его книг, для наследников и издателей. Почему? Да потому, что смерть писателя – такой же информационный повод, как его скандальный развод, неприличная женитьба на молоденькой или, скажем, какое-нибудь дерзкое открытое письмо за его подписью.

Долгожданная (или внезапная) смерть писателя – это мощный стимул устроить тарарам в СМИ и под шумок продать ещё пару десятков тысяч экземпляров его нетленки.

Словом, классик умер, да здравствует Классик!

Нет, он, конечно, скончался, и его, конечно, погребли. Но… не окончательно. Об этом ещё Александр Сергеевич писал: «Нет, весь я не умру, душа в заветной лире…» А заветная лира – при благоприятном раскладе событий – именно после смерти писателя и начинает бренчать особенно зазывно и соблазнительно. Идут чередой телевизионные передачи, посвящённые творчеству замечательного мастера… признанного классика… в которых писатель – живёхонький и румяный – читает отрывки из своих опусов, рассказывает анекдоты, приветствует президента на своём круглом юбилее, обнимает букеты от благодарной публики, улыбается, улыбается… и уже за кулисами напевает скабрёзный куплетик, озорно подмигивая оператору.

И вообще недурно выглядит.

Серьёзно: какое-то время его присутствие в информационном пространстве страны и языка всё длится, длится… до такой степени, что забывчивые коллеги-ровесники могут и спросить один другого: «Но ведь он умер, кажется, или я что-то путаю?»

Да уж, такое время настало – некоторой неопределённости бытия: не буквальное присутствие, не буквальная смерть…

Но писатель умер, умер, курилка! Завершил свой авторский путь, покинул письменный стол. Экран его компьютера тёмен и пуст, и кресло его, с цветастой-потрепанной любимой подушечкой под поясницу, отныне сиротливо и музейно пустует.

Наступает время оценки имущества…

Мне жаль, если эти слова кому-то покажутся циничными. Ведь я не имею в виду буквальное имущество бренного человека – квартиру, дачу, машину… ещё какое-нибудь докучливое барахло. Об этом позаботятся детки. Я имею в виду его подлинное имущество, его кровное имущество, достояние его души, таланта и каторжных трудов.

Ведь между нами говоря, писатель задолго до смерти прикидывает, на кого взвалить хлопоты по подготовке посмертного собрания его сочинений.

Хорошая жена – это выигрыш в лотерею. Хорошая вдова – дар небес.

Мой редактор и друг Надежда Кузьминична Холодова с отвращением рассказывала, как вдова одного замечательного писателя, не желая управлять всей огромной, оставленной мужем империей его прозы, передала ведение делами какому-то дальнему родственнику, провинциальному бухгалтеру, человеку глубоко невежественному в литературных делах. И на звонки издателей этот управленец чётко отвечал: маленькая книга – три штуки баксов, большая – пять штук.

Однажды Надя решила наведаться в гости к вдове, уговорить её издать книгу покойного мужа – со дня его смерти прошло уже года три, а имя писателя блекнет и плесневеет, если не появляется на новых обложках книг. И там, сидя в кабинете покойного писателя, услышала всё тот же прейскурант: маленькая книга – три штуки баксов, большая – пять. «Что значит – большая?» – недоуменно спросила Надежда. И как в том грузинском анекдоте, бухгалтер при помощи большого и указательного пальцев показал примерную толщину книги.

Другая вдова не менее выдающегося писателя после кончины мужа написала о нём воспоминания… Вошла во вкус, накатала кучу рассказов, а потом замахнулась и на «Вильяма нашего Шекспира»: написала толстенный тошнотворный роман о любви. Она догадывалась, что никакое издательство не рискнёт в наше строгое по финансам время вложить за здорово живёшь деньги в этот бездарный кирпич, и потому любое обращение насчёт переиздания книг её выдающегося мужа обусловливала прежде всего изданием собственной книги: утром – деньги, вечером – стулья (о бессмертные Ильф и Петров!).

«Побойтесь бога! – воскликнула в сердцах редактор. – Вас не трогает, что за последние три года не вышло ни одной книги вашего мужа – только потому, что вы намерены оседлать его имя?! Вы понимаете, что таким образом его имя будет забыто?!»

«Значит, оно будет забыто», – отозвалась вдова и бросила трубку.

Ещё одна погребальная подруга легендарного поэта пошла уже в полный разнос: она после смерти мужа бросилась (не со скалы, прошло время античных вдов), но в море поэзии (видимо, при жизни он как-то её удерживал – может, угрозой придушить). Накатала штук восемьсот стихотворений. Эта вдова собиралась делить с покойным мужем – не постель, но книгу. Буквально: левая страница на развороте – моя, правая – его. Продолжаем спать на соседних подушках.

И так далее…

С вдовцами писательниц проще. Они и сговорчивей, и за свою жизнь достаточно натерпелись от своего статуса «муж писательницы», так что заведовать её архивом после её благополучной кончины – слишком большая для них нагрузка. С вдовцом поладить можно. Ему не до архива. Тут дай бог с наследниками разобраться – от всех предыдущих браков с обеих сторон.

И потому о своём архиве писателю-женщине стоит позаботиться, пока жива – ибо на детей, как обычно, надежды никакой, они и при жизни мамы книг её не читают, а вдовца подберут на второй день после торжественных похорон – согласно старой усмешливой пословице, которую любила и часто повторяла моя бабка: «После смерти мужа остаётся вдова, после смерти жены остаётся жених».

Разумеется, единственный вопрос будущего, который жгуче волнует писателя, это вопрос: останется ли после его смерти хоть что-то из созданного им? Останется ли что-то в сияющем облаке мировой литературы, куда уносятся и навечно поселяются – в школьных учебниках, в пятидесятой экранизации одной и той же пьесы, в миллионе диссертаций и дипломов – шедевры? Ну хорошо, не шедевры, просто – отличная литература. Ну хорошо, не навечно (а что такое вечность, кто знает – отзовитесь!) – а лет хотя бы на сто… или пятьдесят. Ну хотя бы на десять!

Увы, дать ответ на это может только Высший Судия, а у того, как известно, с юмором всё в порядке.

Ладно, думаете вы ночами, сейчас ни у кого уже нет времени читать все эти чёртовы романы прошлого. Это не времена твоего детства, когда всё лето (то было счастливое детство без Интернета) ты валялась на топчане на веранде, сладостно продвигаясь от страницы к странице «Саги о Форсайтах». Ладно – содержание, ладно – названия произведений, но хотя бы – литературное имя, то самое пушкин-для-мытья-посуды, да простят меня все литературоведы мира и окрестностей! В конце концов, не у каждого даже интеллигентного человека на прикроватной тумбочке лежат Софокл с Еврипидом, но яхту «Еврипид» я сама видела в синих волнах Эгейского моря.

Увы, никто не может знать, что переживёт столетие. Это – огромный срок, тем более в наши дни, когда лет за десять кардинально меняется физиономия мира.