Ты прикасаешься к жизням людей мимоходом, и эти жизни меняются навсегда. Иногда с этим трудно примириться.

Зири очень быстро поймет, если уже не понял, что она не собирается покупать сегодня маску. Это не имеет значения. Он дал бы четвертовать себя, прежде чем хотя бы одной живой душе проговорился о том, что знает о ней.

Джеана училась мириться с тем, что другие люди, кроме матери и отца, ее любят и поэтому совершают определенные поступки. Еще один трудный урок, как ни странно. В детстве она не была ни красивой, ни особенно милой; правильнее было бы даже назвать ее строптивой и дерзкой. «Таким, как я, в юности не удается научиться быть любимыми, — думала она. — У них мало практики».

Она пошла медленнее, чтобы полюбоваться некоторыми выставленными на прилавках изделиями. Удивительно, что даже самые невероятные маски — бобра, кабана, усатой серой мыши, сделанные из мягчайшей кожи, — были выполнены так, что выглядели чувственными и привлекательными. Как можно придать чувственность голове кабана? Она не знала, но она ведь не была мастером. «Маски будут выглядеть еще более соблазнительно завтра вечером, — подумала Джеана, — при свете факелов и лун, когда вино потечет по улицам и переулкам города, смешивая анонимность со страстью».

Мазур пригласил ее на ужин вчера вечером, в первый раз за долгое время, и в конце ужина преподнес этот подарок. Он был учтив и уверен в себе, как всегда.

Она открыла коробку. Даже сама коробка была очень красивой: из слоновой кости и сандалового дерева, с серебряным замочком и ключиком. Внутри, на ярко-красном шелке, лежала маска белой совы. Джеана знала, что сова — символ лекаря, священная птица белой луны и стремления к знаниям, луч бледного света, освещающего долгие дороги во тьме. Галинус, отец всех лекарей, ходил с посохом, рукоять которого была украшена резной совой. Немногие знали об этом. Очевидно, Мазур знал.

Это был щедрый, продуманный подарок от человека, который всегда проявлял по отношению к ней щедрость и вдумчивость.

Она посмотрела на него. Он улыбался. Проблема с Мазуром бен Авреном заключалась в том, решила Джеана в тот момент, что он всегда знает о своей проницательности; и когда он делает подарок, то всегда попадает в самую точку. Он не испытывал неуверенности и не ждал одобрения.

— Спасибо, — сказала она. — Маска очень красивая. Я почту за честь надеть ее.

— Она должна быть вам к лицу, — серьезно сказал он, непринужденно раскинувшись на диване напротив нее с бокалом вина в руке. Они остались одни; слуг отпустили, когда ужин закончился.

— Скажите, — прибавила Джеана, закрывая коробку и поворачивая в замке изящный ключик, — что вы выбрали для госпожи Забиры? Если это не слишком смелый вопрос.

Напротив, он был провокационным. Как можно ожидать, что человек изменится? И ей всегда доставляло удовольствие — такое редкое удовольствие — заставить этого человека заморгать и заколебаться, пусть всего лишь на мгновение. Это было почти ребячеством, Джеана это понимала, но ведь не всегда ребячество — это плохо?

— С моей стороны было бы неблагородно раскрыть тайну ее маски, не так ли? Так же, как и рассказать ей о том, что я подарил вам.

Он действительно умел поставить собеседника в глупое положение.

Но ее реакция на это была почти такой же, как на протяжении всей жизни.

— Наверное, — небрежно проговорила она. — Скольких из нас вы лично нарядили на этом карнавале, чтобы никто, кроме вас, не знал, кто скрывается под маской?

Он снова заколебался, но на этот раз не от смущения.

— Двоих, Джеана. Вас и Забиру. — В его бокале, наполненном светлым вином, играли отражения свеч. Он печально улыбнулся. — Я уже не так молод, как прежде, знаете ли.

В подобных вещах ему не чуждо было лицемерие, но на этот раз у нее возникло ощущение, что он говорит искренне. Джеана была растрогана и ощутила легкий укол вины.

— Мне очень жаль, — сказала она. Он пожал плечами.

— Не надо меня жалеть. Пять лет назад, даже два года назад, я бы этого заслуживал. — Он снова улыбнулся. — Хотя, должен сказать, ни одна из женщин, кроме вас, не задала бы подобного вопроса.

— Моя мать пришла бы в ужас, услышав ваши слова.

Он слегка покачал головой.

— Думаю, вы на нее клевещете. Думаю, она была бы довольна, что ее дочь не уступает ни одному мужчине.

— Едва ли это так, Мазур. Я просто колючая. Иногда это мешает.

— Знаю, — сказал он, скорчив гримасу. — Это-то мне известно.

Она улыбнулась и встала.

— Уже поздно для практикующего лекаря, — сказала она. — Могу ли я еще раз поблагодарить вас и откланяться?

Он тоже встал, по-прежнему грациозный, разве что боль в бедре иногда беспокоила его в дождливую погоду. Совсем не такой старый и дряхлый, каким ему хотелось в тот момент казаться. В том, что говорил Мазур, всегда была какая-то цель. Аммар ибн Хайран, который и сам в этом был точно таким же, предупреждал ее об этом.

Иногда совсем не хочется прослеживать все уровни значения или последствий. Иногда хочется просто сделать то, что хочется. Она подошла к Мазуру и впервые нежно поцеловала его в губы.

И вот это его удивило, как поняла Джеана. Он даже не обнял ее. Так же она когда-то поступила с ибн Хайраном, в Фезане. Она — ужасная женщина.

— Спасибо, — сказала она визирю Рагозы. — Спасибо за маску.

Шагая домой в сопровождении телохранителя, она вспомнила, что забыла спросить, в чем он сам явится на карнавал.

Под утренним солнцем, среди толпы народа, вспоминая этот вечер, Джеана обнаружила, что она уже дошла до конца длинной улицы с прилавками. Она повернула налево, к озеру, где было спокойнее. Зная, что Зири незаметно следует позади нее, она шагала без какой-то определенной цели, неизвестно куда.

Она могла вернуться в больницу. Там у нее лежали трое больных. Можно было еще зайти домой к женщине, которой вот-вот предстояло рожать. Но сегодня утром никто из них особо не нуждался в ее заботах, и так приятно было бродить по весенним улицам, не имея срочных дел.

Ей пришло в голову, что единственное, чего ей действительно не хватает здесь, в Рагозе, — это подруги. Ее окружало так много достойных, даже выдающихся мужчин, но как раз сейчас ей так недоставало возможности выйти за городские стены в это ясное утро, наполненное пением птиц, и посидеть возле приземистой хижины вместе с Нунайей и другими уличными женщинами, выпить чего-нибудь прохладного и посмеяться над их непристойными, язвительными рассказами. «Иногда необходимо иметь возможность посмеяться над мужчинами и их миром», — подумала Джеана.

Она провела — сколько, большую часть года? — в мире мужчин, и вела себя серьезно и профессионально. Спала в палатке зимой среди отряда воинов. Они уважали ее за это, доверяли ее мастерству и ее суждениям, а некоторые из них даже любили ее, и Джеана это знала. Но не было другой женщины, с которой она могла бы просто посмеяться или, качая головой, поиздеваться над причудами солдат и дипломатов. И возможно, даже доверить ей свои ночные страдания, когда она лежала без сна, прислушиваясь к звону струн, которые пели для других женщин на темных улицах внизу.