— Часто?

Он ухмыльнулся.

— Не очень, Джеана.

— Спасибо тебе за откровенность.

Он продолжал смотреть ей прямо в глаза.

— Чистая самозащита, доктор. Я не смею лукавить с тобой. Возможно, тебе когда-нибудь придется делать мне кровопускание. Или отрезать ногу.

Джеана поняла, что ей неприятно об этом думать.

— У тебя есть маска для карнавала? — спросила она неожиданно.

Он снова улыбнулся, кривой улыбкой.

— Собственно говоря, да. Лудус и Мартин, которым нравится считать себя остроумными, купили мне нечто причудливое. Возможно, я ее надену, чтобы сделать им приятное, и немного похожу в начале праздника, но не думаю, что останусь там надолго.

— Почему? Что ты будешь делать? Сидеть, завернувшись в одеяло, у очага?

Он приподнял маленький сверток, который нес.

— Писать письма. Домой. — Он поколебался. — Жене.

— А! — сказала Джеана. — Суровое веление долга. Даже во время карнавала?

Родриго слегка покраснел, впервые за все время их знакомства, и отвел глаза. Последняя рыбацкая лодка уже вошла в гавань. Рыбаки выгружали свой улов.

— Долг тут ни при чем, — сказал он.

И в этот миг Джеана с опозданием поняла о нем нечто важное.

Он проводил ее домой. Она пригласила его зайти и перекусить, но он вежливо отказался. Она поела в одиночестве, рыбу и фрукты, приготовленные поваром, которого нанял для них Велас.

Потом сходила взглянуть на своих пациентов и в задумчивости вернулась домой, чтобы искупаться и переодеться перед пиром во дворце.

Мазур прислал ей украшения, еще одно проявление щедрости. Ей сказали, что пир у эмира накануне карнавала славится своей элегантностью. Хусари подарил ей платье, ярко-красного цвета с черной каймой. Он наотрез отказался от денег — этот спор она проиграла с треском. У себя в комнате она рассмотрела платье. Оно было великолепным. Она в жизни не надевала ничего подобного.

Киндатам положено носить только синие и белые цвета, без всяких претензий. Однако всем ясно дали понять, что в эту ночь — и наверняка еще завтра — в Рагозе эмира Бадира эти правила отменяются. Она начала переодеваться.

Думая о Хусари, Джеана вспомнила его речь сегодня утром. Помпезный, высокомерный стиль фальшивого ученого. Он сказал, что шутит.

Но это было не так или не совсем так.

«В определенные моменты, — думала Джеана, — в присутствии людей, подобных Хусари ибн Мусе, или юному Альвару, или Родриго Бельмонте, можно представить себе такое будущее этого полуострова, которое позволяет надеяться на лучшее. Люди могут меняться, могут переходить границы, отдавать и брать друг у друга… если у них хватает времени, хватает доброй воли, ума…»

Этот мир был создан для того, чтобы сделать в Эсперанье, в Аль-Рассане одну страну из двух, или даже из трех, если помечтать. Солнце, звезды и луны.

Потом вспоминаешь Орвилью, День Крепостного Рва. Смотришь в глаза мувардийцев или остановишься на углу улицы и слышишь ваджи, который требует смерти для грязного киндата-колдуна бен Аврена, пьющего кровь ашаритских младенцев, вырванных из рук матерей.

«Даже солнце заходит, госпожа».

Это сказал Родриго.

Она никогда не встречала такого мужчину, как он. Нет, это не совсем так. Еще одного она встретила в ту же ужасную ночь прошлым летом. Они были подобны блестящей золотой монете, эти двое, две стороны, разные изображения на каждой, одна цена.

Было ли это правдой? Или просто казалось правдой, как речи одного из тех педагогов, которых имитировал Хусари, полные симметрии, но не имеющие сути?

На этот вопрос она не знала ответа. Ей недоставало Нунайи и женщин за стенами Фезаны. Ей недоставало ее собственной комнаты в родном доме. Ей недоставало ее матери.

Ей очень недоставало отца. Ему понравилось бы, если бы он увидел ее в таком виде, как сейчас, она это знала. Он никогда больше ее не увидит, никогда больше ничего не увидит. Человек, который это с ним сделал, мертв. Аммар ибн Хайран убил его, а потом написал свой плач. Джеана была близка к слезам, слушая эту элегию во дворце, где они снова будут сегодня пировать, в зале, по которому протекает поток.

Очень тяжело, что так много вопросов в жизни остается без ответа, как бы ты ни старалась.

Джеана подошла к зеркалу, куда редко заглядывала, и надела украшения Мазура. Потом долго стояла и смотрела на себя.

В конце концов она услышала снаружи музыку, а потом внизу раздался стук в дверь. Услышала, как Велас пошел открывать. Мазур прислал ей сопровождение; похоже, оно состояло из струнных и духовых инструментов. Кажется, вчера ночью она заставила его почувствовать себя виноватым. Это должно было ее позабавить. Она еще секунду стояла неподвижно, глядя на свое отражение в зеркале.

Она не была похожа на лекаря боевого отряда. Она выглядела как женщина — не обладающая свежестью юности, но и не такая уж старая, с красивыми скулами и синими глазами, теперь оттененными краской и лазуритами Мазура на шее и в ушах. Придворная дама, собравшаяся присоединиться к блестящему обществу на дворцовом пиру.

Глядя на отражение в зеркале, Джеана привычно пожала плечами. Этот жест она, по крайней мере, узнала.

Маска, ее настоящая маскировка, лежала на столе рядом с зеркалом. Это на завтра. Сегодня вечером во дворце эмира Бадира, как бы она внешне ни изменилась, все узнают в ней Джеану. Что бы это ни означало.

— Ты доволен? — спросил эмир Рагозы у своего визиря, прервав дружеское молчание.

Мазур бен Аврен, лежащий на подушках, поднял взгляд.

— Это мне следует задать вам подобный вопрос, — сказал он.

Бадир, сидящий в своем глубоком, низком кресле, улыбнулся.

— Меня легко удовлетворить, — тихо ответил он. — Я получил удовольствие от еды и общества. Музыка сегодня была великолепной, особенно язычковые инструменты. Твой новый музыкант из Рониццы — просто открытие. Мы хорошо ему платим?

— Очень хорошо, к сожалению, должен сказать. Его услуги пользуются большим спросом.

Эмир отпил из своего бокала, поднес его к пламени ближней свечи и задумчиво стал разглядывать. Сладкое вино имело бледный цвет, как свет звезд, белой луны, северной девушки. Он попытался мимоходом придумать более свежий образ, но ему это не удалось. Было уже очень поздно.

— Что ты думаешь о сегодняшних стихах? Случилось так, что стихи стали событием.

Визирь ответил не сразу. Они снова остались одни в палатах эмира. Бен Аврен спрашивал себя, сколько раз за эти годы они сидели вот так, вдвоем, на исходе ночи.

Вторая жена Бадира умерла шесть зим назад, во время рождения его третьего сына. Эмир так больше и не женился. У него были наследники, и не возникло ни одного серьезного политического аргумента в пользу нового союза. Иногда прочно сидящему на троне монарху полезно оставаться свободным: ему делают предложения, а переговоры можно тянуть долго. Каждый из правителей трех стран имел основания верить, что его дочь может когда-нибудь стать правительницей богатой Рагозы в Аль-Рассане.