тебе, возможно, удалось бы победить законы природы, но…

Каллум подошел ближе, глядя, как Тристан пытается сдерживать нарастающий гнев.

– Тебе ни за что не победить природу Роудс, – победоносно заявил он. – Это, друг мой, и есть – как я твержу тебе вот уже почти два года, – проблема проблем.

Тристан понимал, что Каллум прав, этот вкус практически ощущался во рту: уныние, гнет ужаса. Тристан не отрывался от странички с поразительными вычислениями Каллума, хотя смотреть столько времени там было не на что.

Ах, этот восхитительный вкус увядающей надежды.

Решение одно, альтернативы нет. Ради возвращения сквозь время и пространство Либби придется поставить себя выше других. Выше всего. Найти в себе силы задвинуть подальше моральные принципы и сказать: «В жопу все, я важнее».

А это в принципе невозможно. Комедия ошибок в чистейшем виде. Вот кого Тристан предпочел Каллуму! Пусть теперь страдает – по крайней мере, Каллум на это очень надеялся где-то в мрачных глубинах души, которой у него будто бы не было. Пусть мучается всю оставшуюся жизнь, а нет – ну и ладно, Каллум найдет чем увлечься. Он же, в конце концов, намного умнее, чем о нем думают. Пробухав целый год, он пришел к неизбежному выводу: все это не имеет по большому счету значения, ведь нет злого умысла. Нет главного гада. Атлас Блэйкли, может, и желал Каллуму смерти, но злодеем это его не делало. Тристан, может, и предал, но и он злодеем не становился. Таков уж мир. Ты доверяешь людям, любишь их, уделяешь им время, делишься с ними сокровенными мыслями и надеждами. Они либо принимают все это и берегут, либо отвергают. В итоге ты ни за что не отвечаешь. Просто так получилось. Ты был обречен на разочарование, твое сердце не могло не разбиться.

Вот к какому заключению пришел Каллум, и оно ему не понравилось. Он принял его, осознал, но ему было все равно.

Однако напоследок еще хотелось помозолить всем глаза.

Так что вот.

– Я ни на что не претендую, – сдержав улыбку, сообщил Тристану Каллум. Бедняжка Тристан так и стоял, упершись в листок с вычислениями, и не видел еле скрываемого восторга на лице Каллума, когда тот приготовился нанести самый упоительный и идеальный удар. – Вижу, ты знаешь, что я прав. Как в этом, – сказал он, щелкнув пальцем по листку бумаги, – так и насчет Роудс. А еще я знаю, что ты придешь к удобным тебе выводам, и тут уже не мне решать.

– Тогда зачем было это делать? – спросил Тристан скрипучим от презрения или же от горечи голосом. А может, так он говорил от грусти, но что Каллум мог с этим поделать?

– Просто я обещал, – холодно ответил он. – В день, когда мы проходили обряд посвящения, кое-кто взял с меня слово. Вот я его и сдержал.

Оказалось не так уж и трудно. С некоторыми решениями Каллум мог жить. Ему было плевать на мир или на то, что Атлас Блэйкли создает новый. Да пусть хоть целую вселенную создаст, хрен бы с ним. Хрен со всем. Ну, не забавная ли ирония? Атлас Блэйкли хотел создать новый мир, потому что сам он – маг и бюрократ в глубокой депрессии, которому ни до чего нет дела.

Право слово, Каллум прекрасно справлялся со своим горем.

– Я все равно хочу вернуть ее. – Тристан наконец поднял взгляд, в котором – боженьки, как утомительно! – пылал огонь решимости.

– Вероятно, – мягко сказал Каллум.

– Мы изменились, – твердо заявил Тристан. – Все мы. Потому что оказались тут, вошли в эти двери, читали эти книги.

– Да уж, воистину волшебный жизненный опыт, – вкрадчиво согласился Каллум.

– Смейся, смейся. Мы – не те жертвы слабостей, которыми ты нас столь очевидно считаешь.

«Занятно, – подумал Каллум. – Слышал бы он себя со стороны».

– Это для тебя ничто не имело значения, – продолжал Тристан. – Для тебя это просто возможность в долгой, длиной в жизнь, череде других. Так что ладно, можешь уйти, так и оставшись прежним. Рад за тебя. Но для нас, для меня…

– Я разве говорил, что дело в тебе? – перебил его Каллум, старательно сохраняя нейтральный тон. В кои-то веки Тристану удалось его удивить.

– Именно что во мне, – прорычал Тристан, и как раз в этот момент в камине поленья несколько раз стрельнули искрами. – Это же и со мной происходило, Каллум. Со мной, мать твою.

Охваченный болью, Тристан тяжело дышал, и Каллум замер, а потом с трудом сел, будто придавленный грузом его эмоций.

– Ты это вызвал или нет, – с сильной иронией в голосе произнес Тристан, – но все между нами для меня было по-настоящему. Можешь притворяться, будто тебе неважно. Будто это я подвел тебя, а ты никоим образом не приложил руку к тому, как все обернулось. Словно я принял решение на пустом месте, руководствуясь собственными комплексами и недостатками. Но я не совсем болван и не лишен чувств, – зло проговорил Тристан, – а потому прекрасно знаю, что у нас с тобой было нечто редкое, сложное и охрененно важное, и кончилось все из-за меня.

Каллуму будто врезали по груди здоровенным мультяшным молотом.

– Поэтому да, – договорил Тристан, играя желваками, – дело именно во мне.

Несколько минут они молчали, и Каллум впервые не смог уловить никаких вибраций в комнате, никаких чувств. Просто чувства испытывал он сам, но это он поймет позже, а пока триумф раздувался пузырем гнева: чистого, раскаленного, отдающего чувством утраты. Каллум захотел – как хотел в самом начале этого богом проклятого года – убить Тристана, задушить, порезать на ломти и поджарить, а еще старательно через боль сплести цветочный венок и возложить его потом, с понятным лишь ему одному значением на невероятно глупую, но все еще живую и соображающую голову Тристана.

Однако еще больше ему хотелось, чтобы Тристан глубоко пострадал за каждое произнесенное им слово правды.

Выходит, Каллум вернулся к тому, с чего начинал.

Оказавшись в мертвой точке, он облегченно выдохнул и улыбнулся. «Люди не любят, когда им противоречат», – сказал Дейл Карнеги, видимо, большой мастер влияния. Лучше не критиковать их, если они заблуждаются насчет таких глупостей, как распределение верности.

– Удачи, – пожелал Каллум, – во всем. Надеюсь, у вас с Роудс срастется.

Тристан помрачнел.

– Я же только что сказал…

Каллум поднялся и прошел мимо, поборов желание остановиться и дослушать. А еще – желание выпить. Он задавил вообще почти все желания, потому что у него родился план, и это было куда важнее. Подобно Атласу Блэйкли, он собирался держаться своего плана, пусть даже объективно несовершенного и ведущего