На тот момент Зиновьев и Каменев олицетворяли идеологов мировой революции. Их удаление с политической сцены обозначало новый, созидательный этап коммунистического строительства. Партия порывала с прежними принципами воинствующей левизны в политике и в искусстве. Были распущены подчеркнуто революционные пролетарские (то есть основанные на классовых оценках) объединения писателей, художников, архитекторов и композиторов — таких, как одиозные Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), Ассоциация художников революционной России (АХРР), Всесоюзное объединение пролетарских архитекторов (ВОПРА), Российская ассоциация пролетарских музыкантов.

Но самым впечатляющим нововведением Сталина должна была стать новая избирательная система. В беседе с американским журналистом Роем Уилсоном Говардом, состоявшейся 1 марта 1936 года, Сталин сказал: «По новой конституции выборы будут всеобщими, равными, прямыми и тайными… Избирательные списки на выборах будет выставлять не только Коммунистическая партия, но и всевозможные общественные беспартийные организации. А таких у нас сотни: всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в СССР будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти. Наша новая конституция будет, по-моему, самой демократической конституцией из всех существующих в мире». Однако сталинский оптимизм не нашел поддержки в партийных кругах. Ни пропагандистских материалов по затронутым в интервью вопросам, ни откликов, как обычно бывало во всех подобных случаях, так и не последовало ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Их подменили ничего не значащими подборками под рубрикой «Мировая печать о беседе тов. Сталина», в которых рассматривались исключительно внешнеполитические аспекты интервью. «Правда» откликнулась всего один раз, 10 марта, да и то лишь передовицей. Все это означало, что не только широкое руководство, но и, по меньшей мере, часть аппарата ЦК не приняли сталинской новации, не захотели хотя бы чисто формально одобрить слишком опасную для многих альтернативность при выборах, которая напрямую угрожала положению и реальной власти первых секретарей — ЦК нацкомпартий, крайкомов, обкомов, горкомов и райкомов. В партии, таким образом, возникла, по выражению Ю. Н. Жукова, «латентная, ничем внешне не проявляемая оппозиция».

Как бороться с ней, Сталин уже знал. Тем более что в циркуляре заместителя наркома внутренних дел Г. Е. Прокофьева от 9 февраля говорилось об активизации деятельности троцкистских и зиновьевских групп с целью создания «единой контрреволюционной партии и единого организационного центра власти в СССР». И первый удар пришелся по троцкистам. Ссыльные троцкисты теперь, с одобрения генерального прокурора Вышинского, высылались в отдаленные лагеря, а уличенные в «причастности к террору» расстреливались.

Далее Сталин сделал небольшую паузу. Он давал время противникам нововведений одуматься и переменить мнение. Но широкое руководство проявляло демонстративное равнодушие к новой конституции. 13 июня 1936 года все газеты опубликовали проект нового Основного закона, а 14 июня ввели рубрику «Всенародное обсуждение проекта Конституции СССР», под которой стали помещать отклики граждан — рабочих, крестьян, инженеров, врачей, учителей, красноармейцев, командиров Красной Армии, кого угодно, только не членов широкого руководства партии. Исключением стали статьи в «Правде» лишь двух первых секретарей крайкомов: Закавказского — Л. П. Берии и Сталинградского — И. М. Варейкиса. Причем первая из них, случайно или сознательно, содержала довольно примечательную фразу, раскрывавшую затаенные опасения узкого руководства: «Нет сомнения, что попытки использовать новую конституцию в своих контрреволюционных целях будут делать и все заядлые враги советской власти, в первую очередь из числа разгромленных групп троцкистов-зиновьевцев».

Кроме Берии и Варейкиса, из видных партийных и государственных деятелей страны откликнулись лишь те, кто входил в состав Конституционной комиссии: В. М. Молотов, М. И. Калинин, Н. В. Крыленко, А. Я. Вышинский, А. И. Стецкий и К. Б. Радек. Члены широкого руководства под разными предлогами подчеркнуто уклонились от обсуждения проекта Конституции. Они не желали объяснять причину, побудившую их занять именно такую позицию, однако она была понятна очень многим, и не только сталинской группе. Писатель М. М. Пришвин, давно отошедший от политики (до революции он примыкал к эсерам), 22 июня 1936 года записал в своем дневнике: «Спрашиваю себя, кто же этот мой враг, лишающий меня возможности быть хоть на короткое время совсем безмятежным? И я отвечаю себе: мой враг — бюрократия, и в новой конституции я почерпну себе здоровье, силу, отвагу вместе с народом выйти на борьбу с этим самым страшным врагом всяческого творчества».

Складывалась парадоксальная ситуация. С одной стороны, все члены ЦК дружно на всех форумах проголосовали за проект, но с другой — никто из них не выступил открыто в его поддержку. Это уже напоминало откровенный саботаж, и группа Сталина, как и в начале 1935 года, решила нанести упреждающий удар. Во второй половине июня Ягода и Вышинский составили список наиболее опасных, по их мнению, троцкистов, которым можно было бы предъявить обвинение в террористической деятельности. Он включал 82 фамилии. Не ограничившись этим, они поставили вопрос о необходимости повторного процесса по делу Зиновьева и Каменева. Поскольку наступление на оппозиционеров следовало провести широкомасштабно и максимально быстро, то сторонников Троцкого и Зиновьева объединили в единую организацию — «объединенный троцкистско-зиновьевский центр», и главными обвиняемыми сделали тех, кто уже находился в заключении, отбывая срок полученного год назад наказания. Маховик репрессий в высшем политическом руководстве с этого момента остановить уже было невозможно. И он раскручивался тем быстрее, чем больше лиц всплывало в числе подозреваемых.

Надо ответить лишь еще на один вопрос: почему в качестве первого удара узкое руководство выбрало левых, а не партократию? Ю. Н. Жуков отвечает так: «Из-за твердости в убеждениях, бескомпромиссности первых. Из-за того, что при проведении политических реформ договориться с ними, достигнуть какого-либо обоюдо-приемлемого компромисса было просто невозможно. С партократией, как и вообще с бюрократией в целом, найти общий язык было несравненно проще, даже легко — из-за органически присущего ей конформизма, готовности принять какую угодно политическую доктрину, конституцию, даже иной социально-экономический строй, но при одном непременном условии: ее властное и материальное положение не должно быть ущемлено. Поэтому-то она и могла, несмотря на уже оказываемое сопротивление, принять в конечном итоге, пусть в предельно ограниченном, куцем виде, политические реформы группы Сталина». Это правильное, но поверхностное объяснение.

Если сопротивление партократии объяснялось в значительной степени обычными человеческими слабостями дорвавшихся до «кормушки» чиновников и представляло стихийный и не оформленный никакими внутренними договоренностями протест, то левые имели внутри себя организационные структуры и выступали «единым фронтом». Не секрет, что среди троцкистов были масоны, и получаемые ими инструкции из «центра» (от того же Троцкого или кого-либо из его эмиссаров) тайно координировали действия оппозиции. Суровая правда знаменитых московских процессов состоит в том, что в их ходе была без лишнего шума ликвидирована масонская ветвь партии. Сталин и его ближайшее окружение не афишировали этой особенной статьи партийных чисток. Но высшим иерархам масонского ордена прозрачно намекнули, что их русские тайны могут и выплыть наружу. Намек, в частности, был сделан на процессе «антисоветского троцкистского центра», где допрашивался подсудимый Арнольд, он же Васильев, он же Ефимов, он же Раск, он же Кюльпенен.