не могу, потому что видел своё настоящее сердце и боюсь, что оно может погибнуть вместе со мной…

– Я смотрю на твоё сердце сейчас, друг, – сказал Леонид. – Оно прекрасно.

Демидин всхлипнул.

– Теперь я понимаю, почему оно оставило меня, – сказал он. – Оно предчувствовало моё предательство и заранее знало, что я убийца.

– Мне кажется, ты слишком строг к себе, – нерешительно сказал Леонид.

– Нет! – застонал Демидин. – Литвинов был прав, когда его у меня вырезал и вставил мне в грудь эту коробку. По ночам в ней что-то скрипит и жалуется. Я думаю, в ней кто-то живёт… Это настоящее чудо техники. – Он горько рассмеялся. – Когда-то и я был учёным, но своих учеников и свою науку я предал…

– Ты был слишком одинок! – горячо воскликнул Леонид. – Ты хотел внимания и надеялся согреться под чужими взглядами… когда-нибудь, когда прославишься. Сейчас я смотрю на твоё сердце и вижу, что ты слишком себя терзаешь… А, понимаю, это остатки гордости мучают тебя… Но они скоро уйдут, и тогда бедам будет не за что в тебе зацепиться. Прошу тебя, не думай о себе слишком плохо! Знаешь, я гораздо хуже тебя – я притворялся священником и доносил на тех, кто приходил ко мне на исповедь. Тогда я не понимал, насколько это плохо, а теперь думаю, что это хуже убийства…

– Что с тобой было потом? – спросил Демидин.

– Потом один демон убил меня в Нью-Йорке, и я попал в Ур. Здесь я и нашёл твоё сердце.

– Прошу тебя, не бросай его!

– Обещаю, не брошу, – твёрдо сказал Леонид.

– Спасибо! – Демидин благодарно посмотрел на Леонида. – Знаешь, недавно я видел ангела… Но я хочу рассказать тебе о чём-то по-настоящему важном, о том, о чём я вспомнил, когда хотел с ним заговорить. – Он тихонько засмеялся. – Понимаешь, это был чужой сон, и я в нём увидел… Ты только подумай, даже у такого, как я, есть такое сокровище…

Сердце Константина Сергеевича стало изумительно прекрасным. Леонида захлестнула ослепительная волна, и на его глаза навернулись слёзы.

– Погоди, – прошептал он, задыхаясь.

Но Демидин его не услышал.

– Понимаешь, в чужом сне я увидел… – продолжил было он.

– Подожди… – Леонид умоляюще поднял руку. – Пожалей меня, друг… – попросил он. – Не рассказывай мне пока об этом, потому что я человек нечистый.

Бунт

Была у Григория Илларионовича шальная мысль прокрасться к поцелуйному болоту и там по-гусарски сгинуть от наслаждения, но ничего из этого не вышло, потому что охрана его прогнала, угрожая побить прикладами. Потом он подумывал о том, чтобы в ночь перед казнью напиться до беспамятства, но не решился проспать назначенное время. Так он и промаялся всю ночь на своём диване.

Наутро он пришёл к Наине Генриховне прощаться, и такой тоскливый страх был в его глазах, что ей захотелось обнять его, хотя она, конечно, сдержалась. А Литвинов был затравлен до того, что был рад даже её сочувственному взгляду, как был бы рад любой крупице человеческого тепла.

«Как бы шёл на смерть Димитрий Димитриевич?» – подумала Наина Генриховна и решила, что уж этот волчара не стал бы искать жалости к себе. А Григорий Илларионович, столько лет проживший в Уре, столько жестокостей совершивший сам и, казалось бы, ничего ни от кого не ждущий, всё-таки к ней тянется.

– Пора, – сипло сказал Литвинов, и она протянула ему руку для рукопожатия.

Он помедлил ещё несколько долгих секунд и сказал почти беззвучно:

– Эх…

Поверх его кителя болтался ненужный спортивный свисток. Он жалко улыбнулся, вставая. Она тоже жалко улыбнулась в ответ. Литвинов вытер рукой глаза и вышел.

Его шаги затихли в пустом коридоре, а Наина Генриховна осталась сидеть в своём кресле.

– Чёрт! – вдруг зарычала она и шарахнула по столу кулаком с такой силой, что толстая дубовая крышка треснула.

На ближайшей полке вдребезги разлетелась фарфоровая кошка. Наина Генриховна встала и отправилась на плац.

Она пришла туда, когда Литвинов уже стоял неподалёку от самодовольного Многожёна Шавкатовича. Григорий Илларионович болезненно морщился, жевал губами и щурился, глядя на невзрачное солнышко. Китель он снял, сложил его и положил рядом прямо на плац и теперь, в исподней майке и галифе, стал похож на белого офицера, которого вывели на расстрел.

– Товарищ полковник, – мурлыкнул Многожён Шавкатович. – Что, товарищ полковник? Умирать не хочешь, да?

Демоны-янычары мерзко улыбались, подтягивая канаты. Многожён Шавкатович возбуждённо раздувал ноздри. Ужас, исходящий от Литвинова, теперь казался ему вкуснее всего, и он удивлялся тому, что раньше этого не понимал. Говорил же ему Хозяин, что человеческий страх намного питательнее мяса. Чтобы продлить удовольствие, Многожён захотел помучить Литвинова ещё немного.

– Совсем умирать не хочешь? – спросил он.

Его круглая, как луна, рожа покачивалась в полуметре от бледного лица полковника.

– Не хочу, – замерзшими губами сказал Литвинов.

Глаза у него были большими и жалобными, как у ребёнка.

– Хо, – ухмыльнулся Многожён. – Он не хочет.

Демоны подобострастно хихикнули.

В этот момент к ним подошла Наина Генриховна.

– Я всё это отменяю, – резко сказала она. – Литвинов, за мной!

Литвинов хотел что-то произнести, но голос его не слушался, и он молча пошёл за ней следом.

– Эй, Наина-апа! Ты что делаешь? – обиженно закричал Многожён. – Эй! Мне Хозяин приказал его скушать.

– А вот я поговорю с твоим Хозяином, – процедила Наина Генриховна.

Многожён подумал, что баба совсем сдурела. Её силы и силы Хозяина были несоизмеримы. Если бы она видела, как Хозяин топнул и сделал дыру в палубе авианосца, она умерла бы от ужаса. Но возражать Многожён Шавкатович не решился – всё-таки она оставалась начальницей.

Наина Генриховна повела Литвинова в дальний конец гарнизона.

– Вы думаете п-переговорить с Димитрием Димитриевичем? – спросил Литвинов, заикаясь.

Она покачала головой.

– Это бесполезно.

– Тогда я не п-понимаю…

– Чего вы не понимаете? – закричала на него Наина Генриховна. – Что вы должны быть в брюхе у этого бегемота? Желаете вернуться?

Литвинов испуганно замотал головой.

– Куда мы идём? – спросил он через минуту.

Наина Генриховна вздохнула.

– К часовне.

Литвинов похлопал глазами.

– Бунтовать… – начал было он сипло.

Наина Генриховна посмотрела на него пылающим взглядом.

– Вот они все у меня где! – зарычала она, показывая на своё горло.

На двери часовни висел тяжелый амбарный замок. Наина Генриховна со злостью ударила по нему ребром ладони, и замок, завизжав дурными голосами, раскололся и рухнул на крыльцо.

Они перешагнули через высокий порог.

– Сдохни, гадина, сдохни! – простонал замок, умирая.

Часовня пахла тёплым деревом. Они закрыли за собой дверь и задвинули засов.

Тихий свет проникал сквозь узкое