Как и все его коммерческие операции, покупкавполне оправдала себя. Бриллианты получили фон, на котором они чрезвычайновыигрывали. Бюст с выставленными на нем бриллиантами явился в Общество и вызвалвсеобщий восторг. А раз Общество одобрило, мистер Мердл был удовлетворен.Бескорыстнее его не было человека на свете; он делал все только для Общества,сам же от всех своих трудов и доходов получал очень мало.

То есть надо предполагать, у него было все,чего он хотел; если ему чего-нибудь недоставало, то при своем несметномбогатстве он с легкостью мог получить это. Но его единственным желанием быловсячески ублажать Общество (что бы ни означало это слово) и оплачивать всевекселя, которые оно ему предъявляло ко взысканию. Он не блистал в светскихгостиных, был не разговорчив, скорей даже замкнут; у него был большой, нависшийлоб, зоркий взгляд и тот багровый оттенок щек, который похож не на здоровыйрумянец, а на синеву удушья; его манжеты всегда как-то беспокойно высовывалисьиз рукавов, точно они были посвящены в его тайны, и, имел на то веские причины,стремились спрятать его руки. И своих немногословных речах он производилвпечатление человека довольно приятного: простого, весьма серьезного в вопросахобщественного и личного доверия, и лишь неукоснительно требующего от всех и вовсем уважения к Обществу. Впрочем, если под Обществом следовало понимать гостейна его званых обедах и на музыкальных вечерах миссис Мердл, то он в этом самомОбществе порядком скучал, и все больше прятался за дверьми или жался к стенке.Когда же ему случалось самому бывать в гостях, Общество быстро утомляло его ивнушало ему непреодолимое желание поскорее лечь спать; но тем не менее онпостоянно прославлял его, постоянно вращался в нем и самым щедрым образомтратил на него свои деньги.

Первый супруг миссис Мердл был полковник: подего покровительством бюст вступил в состязание со снегами Северной Америки, иесли по части белизны потерпел некоторое поражение, то по части холодарешительно вышел победителем. От полковника остался у миссис Мердл сын,единственное ее чадо — дюжий, головастый увалень, больше похожий на гигантскогомладенца, чем на молодого человека. Он был до того туг на соображение, что его сверстникиуверяли, будто, когда он родился, в городе Сент-Джоне,[56] Нью-Брунсвик, гдепроизошло это событие, был лютый мороз и у него замерзли мозги, да так с техпор и не оттаяли. По другим рассказам он в раннем детстве по недосмотру нянькивыпал из окна и стукнулся о мостовую, причем кто-то будто бы слышал своимиушами, как раздался треск. Весьма вероятно, что обе эти версии были сочиненызадним числом, после того как у молодого джентльмена, носившего звучную фамилиюСпарклер, обнаружилась навязчивая идея, побуждавшая его предлагать руку исердце самым неподходящим для этого молодым особам, и о каждом очередномпредмете своих матримониальных устремлений выражаться так: «Премиленькаяканашка — и хорошо воспитана — без разных там фиглей-миглей».

Всякий другой мог бы счесть обременительнымпасынка со столь ограниченными умственными способностями; но мистеру Мердлу ненужен был пасынок для себя; он ему был нужен для Общества. А поскольку мистерСпарклер служил в гвардейском полку, посещал все скачки, все гулянья и все балыи пользовался заслуженной известностью, Общество было довольно таким пасынком.За столь приятный факт мистер Мердл готов был заплатить и подороже; хотя, надосказать, подарок, сделанный им Обществу в лице мистера Спарклера, и так обходилсяему недешево.

В тот вечер, когда Крошка Доррит,пристроившись подле отца, кроила ему новые сорочки, в резиденции на Харли-стритсостоялся званый обед со множеством приглашенных. Были там вельможи Двора имагнаты Биржи, государственные мужи из Палаты Общин и государственные мужи изПалаты Лордов, столпы Церкви и столпы Финансов, цвет Магистрата и Адвокатуры,сливки Гвардии и Флота, одним словом — все те, на ком держится установленный внашем мире порядок и из-за кого он иногда начинает шататься.

— Говорят, — заметил Столп Церкви, обращаясь кГвардии. — что мистер Мердл только что снова отхватил огромный куш. Будто бычуть ли не сто тысяч фунтов.

Гвардия слыхала, что двести тысяч.

Финансы слыхали, что триста.

Цвет Адвокатуры, поигрывая своим лорнетом,высказал предположение, что, может быть, и все четыреста. Ведь речь идет ободном из тех ходов, основанных на тонком и обдуманном расчете, счастливыйрезультат которых весьма трудно исчислить. Речь идет о редком в наш вексочетании деловой проницательности с неизменной удачей и природным уменьемдерзать. Впрочем, вон коллега Беллоуз, он участвовал в знаменитом банковскомпроцессе и, верно, может рассказать больше. Как оценивает коллега Беллоузпоследний финансовый успех мистера Мердла?

Коллега Беллоуз в это время направлялсязасвидетельствовать свое почтение бюсту и лишь успел обронить на ходу, что, посведениям, почерпнутым им из надежного источника, тут нужно говорить не менеечем о полумиллионе фунтов.

Флот назвал мистера Мердла великим человеком.Финансы сказали, что он — новая сила, выдвинувшаяся в стране, и скоро сможеткупить оптом всю палату общин. Церковь выразила свое удовлетворение тем, чтоподобные богатства копятся в сундуках джентльмена, который всегда был склоненпечься о нуждах Общества.

Сам мистер Мердл появлялся на таких собранияхдовольно поздно; вполне понятно, что человек, обремененный столь колоссальнымиобязанностями, еще бывает занят в тот час, когда простые смертные давно ужеосвободились от своих пигмейских дел. В этот вечер он прибыл позже всех.Финансы заметили, что мистер Мердл — мученик долга. Церковь выразила своеудовлетворение тем, что подобные богатства копятся в сундуках джентльмена,который принимает их с христианским смирением.

Пудра! Столько пудры было на волосах лакеев,прислуживавших за столом, что весь обед пропах ею. Частицы пудры попадали втарелки, и Общество глотало кушанья, у которых был привкус отборной лакейщины.Мистер Мердл повел к столу одну графиню, скрытую где-то в недрах пышнейшегоплатья, в котором она занимала не больше места, чем кочерыжка в кочане капусты;и если позволено будет употребить столь вульгарное сравнение, говоря о графине,платье двигалось по лестнице, точно густой шалаш из зелени, который в деньмайского карнавала несет на себе какой-нибудь мальчуган,[57] и никто даже недогадывался, что за тщедушное существо пряталось под пышными складками парчи.