Вот только чтобы достать бывшего смотрителя, мне придется коснуться этого, и касаться достаточно долго.

Да что ж везет-то как утопленнику?

- Нейтральных нет. И никогда не было. Все вы чьи-то, и ты – наша, - лязгает своим гадким голосом тварь и давит все сильнее и сильнее.

Я не сопротивляюсь, я думаю, что мне делать. Пытаюсь найти выход. Опускаюсь на пол, на холодный, серый бетон.

Почему душа Игоря все еще жива? Почему он ее не сожрал полностью? Здесь что-то есть… Что-то…

- Считай как хочешь, - тяну, прикидывая варианты.

Вариантов на самом деле немного, и я не уверена, что хоть один из них гарантирует мне развитие событий в мою пользу.

«В этом мире все ужасно зыбко.

В общем, я хочу быть рыбкой».

Я чувствую, как чужой ад отрывает от меня по кусочку, натягивает и отпускает, натягивает и отпускает мою суть. Собака злится и скалится, крутится на месте, клацает зубами в попытках достать того, кто посмел ее дразнить. На короткий миг становится даже обидно из-за того, что у нее не особенно получается. Я морщусь и кривлюсь, позволяю всхлипу прорваться наружу, крепче обхватываю голову. И давлю в себе желание сопротивляться, усмиряю собственный ад.

На самом деле боль чудовищная, и без того ослабленное тело раздирает на части. Сердце бьется так часто, что я ощущаю его в горле, горят огнем легкие, натянуты все связки.

Грязный прием.

Оно видит и чувствует мою боль, а поэтому опускается немного ниже, чем больше давит, тем ниже опускается, в стеклянных, мертвых глазах что-то очень похожее на удовлетворение.  Полагаю, чтобы меня добить, как и собирателю, мудаку придется до меня дотронутся.

- Ты сама пришла, - лязгает оно, ставя мне в вину посещение Ховринки. И это бесит на самом деле, потому что засранец прав.

- Ну лоханулась, с кем не бывает? – скрежещу в ответ. Его лицо теперь полностью в трещинах, трещины на руках и шее, гул, исходящий от урода, тоже громче. Еще бы ему не быть громким…

Я смотрю на пол под его ногами и вижу там волосы, в них все еще что-то копошится, сгустков бурой дряни тоже прибавилось.

- Собирательница, ты такая…

Какая я там, я больше не слушаю, пусть лязгает себе на здоровьице в молоко, у меня другая задача, и Ховринка должна мне помочь с ее решением.

Мне нужна какая-нибудь душа. Чем хуже, тем лучше, чем старше, тем прекраснее. Мне нужно ее сожрать. Сожрать, чтобы было достаточно сил, чтобы не сожрать потом душу Игоря. Какой-нибудь псих вполне подойдет.

Я отпускаю свой ад, бросаю его вниз сквозь пол, заставляю рыскать по этажам, в коридорах и в стенах, не лестничных площадках, в комнатах. В Амбрелле много мертвых, но на удивление мало тех, кого можно сожрать и не мучиться потом несварением из-за угрызений совести.

Я ищу.

Перебираю души, как блюда на шведском столе, и тошнит от самой себя. Этот мир – голодное чудовище. И я часть того, что его таким делает. Факт.

Дети, старики, бомжи, даже несколько запертых в Ховринке собак и кошек, но ничего из того, что действительно нужно. А времени мало.

Я крадусь вдоль стен, струюсь по полу, заглядываю в шахты и под лестницы, прислушиваюсь к шевелению и копошению под полом. Моя сила скользит по пустому, холодному зданию, в северное, южное, западное крыло, спускается в подвал. Максимально быстро, так быстро, как только может бегать адский пес.

Я не вижу самого здания и призраков, вижу, скорее, очертания комнат, как на плане, и светящиеся точки, разбросанные по нему. Кто-то горит ярче, кто-то глуше, кто-то едва тлеет. Но они не то, не то, что мне нужно. И я подгоняю сама себя.

Идеальный вариант нахожу именно в подвале южного крыла. Возле разрисованной сатанинской символикой стены, возле огрызков свечей, на полу, в куче тряпья.

Фигура в черном балахоне, все еще на коленях перед символами, знаками и ничего не значащими рисунками, все еще произносит слова, на которые никто не ответит.

Он действительно идеальный. От него фонит и тащит так, что я нормальная не успеваю даже подумать, а разрозненные ленты ада уже сплетаются в пса, стягиваются из гулких помещений Ховринки в подвал, сжимаются, становятся плотнее.

Миг.

И огромная гончая – я, это все еще я – бросается на душу, рвет ее на куски и заглатывает. Запах гнили во рту у меня реальной, в горле будто комок желчи, слизи и еще черт знает какой дряни, но по вискам долбит уже не так сильно, не так сильно звенят и гудят мышцы, нет перед глазами мерзкого мельтешения черных мушек.

Только потрескавшаяся рожа того, кто раньше был Игорем, только запах разложения и гниющего мяса.

Я пропустила момент, когда он оказался настолько близко.

- Что ты сделала? – лязгает тварь.

- А ты проверь, - рявкаю и первой хватаю чудовище, впиваюсь пальцами в руку, другой рукой в шею.

У меня очень мало времени. Помоги мне, Самаэль.

Я проваливаюсь тут же. В вязкое, тягучее зловоние, в грязь и гнусь настолько древнюю, что она скрипит песком времени на зубах.

Я никогда такого не чувствовала и не видела, оно, чем бы оно ни было, зовет все гадкое и темное во мне с такой силой, с какой никогда не звала даже брешь. Мне хочется убивать. Мне хочется крови и боли. Такое чувство, что это сосуд со всем отстоем человечества. Ящик Пандоры и тот, пожалуй, не настолько пропитался гнилью, как эта тварь.

Тут все: страх, гнев, гордыня, похоть, алчность, жестокость.

И где-то тут, среди всего этого, Игорь.

Я не вижу, я вообще ничего тут не вижу, даже бездна не бывает такой темной, но чувствую. И… решаю не сопротивляться. Это как болото. Чем больше дергаешься, тем больше засасывает. Я просто отпускаю себя, позволяю себе почувствовать все то, что не позволяла раньше. И выедающий внутренности голод по чужой жизни, все обиды: на совет, на Него, на Самаэля, на себя и на Доронина, на души, что каждый день отгрызают от меня куски меня самой, те жалкие капли человеческого, что еще остались.

Я ненавижу того мальчишку, которого забрала первым, бесконечное множество лет назад. За каким хером его понесло на долбанный орех, за каким хером он свалился оттуда и сломал свою глупую шею? За каким хером надо было подкладывать мне такую свинью?

Я снова ощущаю себя той ничего не соображающей девочкой, которую почти швырнуло на колени к телу Пашки нечто непонятное, нечто огромное и темное. Швырнуло и вылезло наружу. Клыкастая тварь, сожравшая ребенка в один миг.

Это бесит.

Пашка бесит. И я его достану.

Сладкий запах души забивает ноздри, горло. Скручивает болезненно-тугим узлом голода кишки. Но тут не только душа. Здесь огромные, жирные мухи повсюду. Серо-черные волосатые тела, красно-коричневые глаза, тонкие лапы. Они везде. Садятся на морду, лезут в глаза и уши, кусают. Ползают по мне, по всему телу, облепляют тут же, жужжат. Их тысячи, миллионы. Внизу целое море бело-желтых личинок. Эти твари тоже кусаются, превращаются в липкую гнойную жижу под моими лапами со слишком громким хлюпом.