Я передергиваю плечами, отгоняя воспоминания, пытаюсь понять, стоит ли мерцать или лучше подняться по очередным ступенькам.

На самом деле, кого только я отсюда не забирала.

Сейчас гул немного тише, чем был у окна. Человек бы не заметил, но тварь внутри меня превосходно различает малейшие оттенки.

Так что же лучше?

Я лезу в карман, выуживаю телефон и быстро отправляю достаточно сумбурный текст Доронину, просто на всякий случай, просто чтобы подстраховаться. Еще раз пробую набрать Зарецкого, но снова натыкаюсь на автоответчик.

А после все-таки крепче обхватываю перекладину и начинаю подъем. Замираю на небольшой площадке возле выхода, прислушиваюсь. Не только к звукам, просто к пространству. Понять что-то сложно: Амбрелла гнилая насквозь, и вычленить из этой мерзости что-то одно, что-то, что отличается, не выходит. Полная каша.

Мерзкая, липкая, грязная.

Сквозь дверь я просачиваюсь и тут же прижимаюсь к ней спиной, ветер здесь сильнее и холоднее. А вот звук из-за его гудения тише.

Жужжание где-то слева, за стенами чердака.

Но прежде чем пойти туда, я осматриваю то, что предо мной. Снова ничего подозрительного не вижу и не чувствую.

Это правда начинает надоедать.

Я отрываюсь от двери, огибаю стену, двигаюсь вдоль под хруст и скрежет собственных костей и мышц, под усиливающиеся с каждым моим шагом жужжание. Похоже, на самом деле, на мух или пчел. И в то же время не похоже. Откуда мухи или пчелы здесь? Осенью?

Я делаю еще несколько шагов, оставляю стену позади и замираю. Застываю истуканом, в первые мгновения не понимая, что делать.

Над тем самым окном, у которого валялся телефон бывшего смотрителя, висит в воздухе сам бывший смотритель. Метра полтора отделяют кончики его ботинок от пола крыши. Он выглядит вполне нормально, без особенной жести, без крови, смотрит прямо на меня, кажется даже, что вполне осмысленно.

Только молчит.

Следит за мной взглядом.

А из него исходит жужжание.

Немного подергиваются пальцы, ерошит мышиного цвета волосы ветер, под глазами мешки и синяки, впалые скулы, заросшие щетиной, бледные обветренные губы. Бывший смотритель одет так же, как был одет, когда в последний раз приходил в «Безнадегу». Все тот же шарф, все то же затасканное пальто, испачканные грязью брюки.

Я делаю осторожный шаг к нему. Потом еще один и еще. Смотрю в глаза.

По-прежнему мало что понимаю.

- Игорь? – зову осторожно. – Что происходит?

- Элисте, - тянет он чужим, странно шелестящим голосом, как будто его рот набит фольгой, как будто в горле трутся друг о друга металлические пластины, а из левой ноздри вылезает на миг и снова исчезает муха.

Твою ж мать…

Я копаюсь в памяти, немного отклоняюсь от этого. Чем или кем бы оно ни было. Хочется понять, в какой именно момент Игорь перестал быть Игорем и зачем…

- Почему ты тут?

Он… оно странно водит челюстью, выдвигает вперед, потом вбок с таким усилием, что на щеках лопается кожа, ползут трещины и морщины, от впалых скул к уголкам губ.

Класс.

- Элисте, - снова повторяет оно своим металлическим голосом, и что-то вываливается из темного провала рта на крышу. Что-то отвратительно багровое. Из треснувшей кожи течет темная-темная кровь, скатываясь под шарф и на шарф, оставляя неровные дорожки, как знаки отличия.

Блеск. Хотела, Громова, крови, получай.

- Кто ты?

- Не надо было тебе сюда приходить, - скрипит оно.

- Я уже это поняла, спасибо. Скажи мне что-то, чего я не знаю, - развожу руками. – Игорь мертв, а вместо него ты. Кто ты?

- Много вопросов, собирательница.

- Не могу отказать себе в удовольствии, - киваю, все еще копаясь в памяти. Не понимаю, почему иной напротив ничего не делает. - Что ты за бес? Или ты демон? Зачем тебе Игорь?

- А тебе зачем?

Ну круто. Вот и поговорили.

Я нервничаю, потому что не понимаю, что происходит. От создания, зависшего в воздухе, веет адом так сильно, как будто он только что поднялся из преисподней. Ад сочится из каждой его поры, из одежды, из кожи, он в словах и этих судорожных подергиваниях пальцев. И он похож на… на то, чего я уже касалась, на то, что было оставлено вместо душ в мертвых ведьмах. И я не хочу снова касаться этого.

Тварь в воздухе не порождение ада, она порождение чего-то другого, чего-то более темного и старого. Но что может быть древнее, старше?

- Чего ты хочешь?

- Забрать то, что принадлежит нам. То, чего вы нас лишили. И следующей будешь ты.

- Мне все стало предельно понятно, - киваю с дебильным видом. Я хочу его разозлить, я хочу, чтобы он показал себя, продемонстрировал то, что таится под запахом смрада и тлена. Понять бы еще как. Кажется, что мои попытки забавляют… это. А еще я не понимаю, чего он ждет. Почему продолжает со мной говорить, почему не нападает, хотя давно бы уже мог. Жужжание в теле, кажется, стало немного громче. – Вот только… в этом мире тебе не принадлежит ничего.

- Тут все наше, - тянет тварь, снова двигая челюстью словно она на шарнирах, словно он не знает, как ей пользоваться. Еще один скользкий, блестящий сгусток вываливается изо рта на крышу, новые трещины ползут по лицу и шее. Он вытягивает голову, подаваясь ко мне, и на миг я вижу черные, вздувшиеся вены. В волосах цвета мышиной шерсти что-то шевелится, что-то белое. – Мы спали. Но они нас разбудили, и мы пришли забрать свое.

- Я не твое.

- Наше. Ты наше. Очень долго и очень давно. Тебя отдали нам, через тлеющие угли и собственную грязь. Кто не его, тот наш.

Он поворачивает голову сначала направо, потом налево, и моя собственная взрывается болью. Обжигающей и горячей, как кипяток, как те самые угли, о которых он говорит.

Взрывается с такой силой, что я сгибаюсь пополам, скулю, зажмурившись и зарываясь пальцами в собственные волосы.

Вот почему он не нападал. Он крошил то, что навесил на меня Зарецкий.

- Я нейтральная, - шиплю, собирая себя по кускам. Перед глазами все плывет, мир качается и штормит, хочется рычать и рвать.

Металлический лязг в горле того, что раньше было Игорем, нарастает, еще громче становится жужжание, и я вижу, как что-то ползает под бледной, тонкой кожей, обтянувшей череп. Он теперь не похож на бывшего собирателя. Угадываются общие черты. Скулы вваливаются внутрь, заостряется подбородок, падают на землю волосы, открывая язвы на черепе.

В один миг, просто в один миг.

Черт!

Мне однозначно пора сваливать. Вот только….

Под всем этим, под жужжанием, адом и прочей хренью, я чувствую биение души бывшего смотрителя. Слабое, но оно есть. И я не могу просто на него задвинуть.