Я была моложе мужа, но никогда не чувствовала себя молодой. Не могу представить, что моя жизнь в чем-то могла быть лучше. Женская слабость привязала меня к нему. Я льнула к нему душой. У меня не было достаточного самоуважения. И я удивлена, что у меня нашлось столько поводов для жалоб, ведь я убеждена, что жена должна прощать, терпеть, выносить все, такова ее доля. Кому могла я поверить свои огорчения? Я не была ослеплена любовью, но мне было трудно его судить. Я никогда не сердилась. Я не допускала грубых или низменных чувств. Какое облегчение признаться в них сейчас.

Полагаю, следует признать: я была несчастна и одинока. Но я не прошу жалости. Стыдно плакать о своей судьбе, когда есть столько по-настоящему несчастных женщин, тех, кого мужья обманывают или бросают, тех, кто вынашивает дитя лишь затем, чтобы лишиться его.

Полагаю, его можно назвать эгоистом. Мне нелегко это говорить. Как только я начинаю в чем-то его винить, сразу вспоминаю, как относились к своим увлечениям и обязанностям мужчины его происхождения и воспитания, думаю о том, что человек его темперамента не мог не отдаваться им целиком, о том, сколько сил это от него требовало, и я восхищаюсь им с новой силой, и восхищение затмевает чувство горечи.

Я знаю, что и он бывал непокоен, потому что часто рассуждал на тему счастья. Когда я слышала, как он вздыхает, я могла вынести что угодно.

Полагаю, следует признать, что он был циником. Он бы с презрением, как к женской глупости, отнесся к тому положению, что в этом распутном мире, где все предопределено, человек обязан вести себя достойно. Возможно, следует даже признать, что он был способен на жестокость, поскольку мягким человеком его назвать нельзя. Вы можете возразить, что он был мужчиной, а мягкость — прерогатива слабого пола, избавленного от столкновения с ударами судьбы. Однако, мне кажется, что это не так. Наш беззащитный пол, подавляющее большинство из нас, судьба бьет с той же силой, что и мужчин. И, я уверена, на свете есть множество мужчин с добрым сердцем, хотя мне встретился лишь один, и это мой дорогой отец.

Женщина сначала дочь, потом — чья-то половина. Меня воспринимали, и я сама себя воспринимала, прежде всего как его жену. Его же не воспринимали в первую очередь как моего мужа, хотя теперь, если о нем вспоминают, то — необычная участь для мужчины — в первую очередь как о муже его второй жены.

Он был недоволен, что я его покинула. Горе, которое я испытывала во время моей последней болезни, невыразимо. Я знала, что он будет скучать по мне гораздо больше, чем думает. Я надеялась, что он женится во второй раз. Я представляла, что он женится на респектабельной вдове чуть моложе себя, не обязательно богатой и любящей музыку. И что он будет вспоминать обо мне с нежностью. Мы, женщины, не в силах понять, как сильно отличаются от нас мужчины. Есть то, что властно подчиняет их себе, из-за чего даже самые тонкие из них способны поддаться похоти и вести себя непристойно. Он любил меня настолько, насколько вообще был способен любить, а потом безгранично полюбил женщину, совершенно от меня отличавшуюся. Но так часто случается, что хорошую жену, воплощение всяческих сухих добродетелей, которые она, желая быть безупречной, тщательно в себе воспитывала, бросают ради женщины более живой, более молодой, более легкомысленной. Меня хотя бы миновал классический позор, позор, который пережила жена того человека — человека, похитившего любовь второй жены моего мужа. У меня было все, что муж был способен дать такой женщине, как я.

Я сожалею, что не могла не желать от него большего. Да, он надолго оставлял меня одну, а когда мы бывали вместе, находил больше удовольствия в своем, а не в моем обществе, но кто ведет себя по отношению к жене иначе? Разве я ждала, что он будет относиться ко мне пылко, как к любовнице? С моей стороны как-то не по-христиански обижаться на него за то, что он не был тем, чем и не мог быть.

Я и хотела бы представить свою жизнь без него, но не могу. Когда думаю, что он мог бы умереть раньше меня, мозг отказывается вообразить дальнейшее. Мы никогда не расставались. Я имела удовольствие видеть его, вблизи и вдали, во многих великолепных залах, и он всегда был великолепнее всех, и у меня был его портрет, которым я любовалась, когда он уезжал, маленький портрет не бог весть каких достоинств, который был мне очень дорог. Именно этот портрет я унесла с собой в могилу.

Я ее мать. Вы понимаете: ее мать. Меня почти всегда принимали за служанку ее светлости. Я умела держаться в тени. Но я была ей мать.

Со стариной Лайоном, кузнецом, я венчалась в церкви. Он был ее отцом и помер от горячки через два месяца после того, как родилась моя деточка. Он был единственным мужем Мэри, она — единственным ребенком Мэри, так что можете себе представить, какой нежной мамочкой была эта Мэри. Более того, я была еще молода и хороша и много о себе понимала, так обо мне говорили в деревне. Наверное, свою самоуверенность она отчасти унаследовала от меня, мы были очень похожи, почти как сестры. Я была счастлива только рядом с нею. И мы всегда были вместе.

Я первая отправилась в Лондон, по зову сердца, это был пивовар Джо Харт, а она к тому времени уже поступила в няньки к миссис Томас из нашей деревни. Я считала, что ее уже можно оставить одну, ей исполнилось тринадцать, а быть только матерью мне тогда было еще недостаточно. На то время мы с ней расстались, и я жила с Хартом, Лондон — будто другая страна, уж какие кутежи мы устраивали, я ведь была молодая. Но скоро она приехала, ей было уже четырнадцать, она сильно подросла, — моя умница нашла себе место младшей горничной у доктора, у него был собственный дом на красивой площади возле моста Блэкфрайарз, оттуда в том же году, когда началось восстание, солдаты сбрасывали трупы в Темзу. Настоящая пьяная банда, целую неделю они грабили и жгли господские дома и лавки. К счастью, их остановили раньше, чем они добрались до дома доктора, а там все уже, как она рассказывала, оглохли от мушкетной пальбы. Ужасно быть бедным. Но еще ужаснее, когда ты уверен, что возвыситься можешь только с помощью насилия.

Она не разрешала мне видеться с ее хозяйкой и никогда не навещала меня в пивоварне, где я жила со своим Джо. Мы встречались тайно, как любовники, иногда пропускали по рюмочке, гуляли рука об руку по Воксхоллу и слушали пение птичек. Наверно, она что-то насочиняла про себя доктору Бадду, чтобы не казаться такой уж простушкой, и в ее истории не было места для миссис Харт, как я тогда себя называла. Доктор учил ее читать. Но однажды она рассказала, что хозяйский сын ею овладел. Матери всегда грустно узнавать о таком, когда это в первый раз, но я сказала, чего же ты ждала, ты ведь такая красивая. Я умоляла ее не уходить от доктора Бадда, потому что там было хорошее место, но она сказала, что не собирается вечно быть горничной, а будет актрисой, знаменитой актрисой, она и лучшая подружка, тоже младшая горничная у доктора Бадда. И что, в любом случае, она слышала про другого доктора, который берет молодых девушек, но не служанками, нет, скорее, актрисами, но зачем доктору актрисы, спросила я. Чтобы лечить благородных людей, ответила она. И она работала у доктора Грэма, пока у театра «Друри-лейн» не встретила сэра Гарри, он сказал, что поможет ей стать настоящей актрисой, потому что все время ходит в театр. Бедная моя невинная девочка, но кто что понимает в пятнадцать лет. А он, настоящий баронет, у него на запястье висела трость с кисточкой, пригласил ее на лето в свое поместье в Суссексе. Какая перемена участи, и это только начало! Она уже понимала достаточно, смекнула, что там соберется шумная компания, друзья сэра Гарри, и упросила меня поехать с нею. Она уже стала совсем как леди, у которой должна быть компаньонка. Только на лето, сказала она. А потом, спросила я. Как бог даст, ответила она весело. Я не могла устоять перед ее улыбкой. И в самом деле, мы там прожили до конца года. Так что мне пришлось оставить моего Джо, я думала, на время, но оказалось, навсегда, Кэдоган был потом, и с тех пор никто уже нас не разлучал. Она была мне больше чем дочь. Заботилась обо мне. Все рассказывала. И повсюду брала с собой, а ей приходилось быть там, где ее мужчина, но она всегда брала и меня. И когда она устраивалась с джентльменом, то моя задача была следить за хозяйством, так что я была как служанка, но я была ей мать.