– Вот ты и бросила на весы последнюю песчинку. – Ли видел отлично, но порой щурился. Коты и кони в таком случае прижимают уши. – Минуту назад я не знал, скажу тебе или нет, теперь знаю. Отца застрелила графиня Борн. Карл всего лишь прекратил агонию, спас жену и отправился в Занху. Месяц назад Габриэла Борн утонула, и Придды заговорили. Карл почти согласился сдаться, но Габриэла не сомневалась в победе и сожгла за мужем мосты.

– Ты поверил? – выдавила из себя Арлетта.

– Это все ставит на свои места. Ты помнишь показания Борна?

Она помнила.

– Возьми письма Бертрама, там много важного, в том числе про скверну, и ступай спать. Или не спать… Когда я вспоминаю, я должна быть одна.

Встал, собрал бумаги, резко развернулся, вышел. Ли не говорит не нужных слов никому, Фриде уж точно он не сказал ничего опасного, но ненависть – вроде омелы: чтобы разрастись, земля ей не требуется.

Графиня подошла к окну, в которое скребся ветер. Сын прав, что рассказал, но имя убийцы не меняет ничего. Занха была мелочью, хоть и справедливой: возмездие, в отличие от мести, необходимо. Чтобы негодяй больше ничего не натворил, чтобы люди видели – мерзавцы свое получили, только чужой смертью дыру в жизни не залатать. Арно нет и не будет, его не заменят ни сыновья, ни внуки, ни притчи, ни Талиг… Как бы мальчишки ни бросали ей в окно цветы, как бы важны ни были дела, она одна.

– Мама.

– Ты еще здесь?

– Я ждал в гостиной. В Сэ ты тоже уходила стоять к окну, я помню.

Сыновья не обнимали ее с одиннадцати лет, Арлетта сама их отучала, это было невероятно трудно, особенно с младшим, но сегодня Ли сделал по-своему. Мать и сын долго молчали у остывающей печи, а потом заговорили о Старой Эпинэ и опытах графа Валмона.

400 год К. С. 17-й день Осенних Ветров

Непонятная штуковина над главной башней Хандавы гордо реяла, извивалась и колыхалась, бестактно напоминая о том, как виконт Валме подъезжал к замку в обществе Алвы. Стань Марсель пьяненьким кардиналом, он зашмыгал бы носом, но рядом гарцевал приосанившийся Бурраз, и бывший урготский посол даже не вздохнул.

– Казар уехал, – внезапно сообщил казарон. – По южной дороге.

– Значит, – виконт злобно выдернул из грядки души морковь печали, – эта штука вроде флюгера, только указывает не направление ветра, а дорогу казара?

– Последние двадцать семь лет, – охотно подтвердил посол. – В старые времена лент было столько, сколько казаронских родов, все они были равной длины и связывались в единый узел, сквозь который проходило копье. Адгемар заменил узел золотым шаром и назвал его сердцем солнца. Казаронам очень понравилось… Я хотел сказать, большинству казаронов.

– Кто-нибудь из тех, кому не понравилось, еще жив? – полюбопытствовал Марсель, вообразив на месте одного из неоценивших папеньку. Правда, тогда Ворон с пистолетом Адгемару вряд ли бы потребовался.

– Не нравиться может как громко, так и тихо. – Кагет улыбнулся роскошной дипломатической улыбкой. – Поскольку я следую к своему государю с важным донесением, я не должен заезжать в чужие замки.

– Если замок чужой, – слегка удивился талигоец, – как на нем оказался этот лилион?

– Казар Баата увидел свет в Хандаве, и, когда он был коронован, крепость получила право на «сердце солнца». Конечно, бакраны могут его снять… Мы простимся на мосту.

Мост виконта более чем устраивал. Как и отсутствие в Хандаве Бааты.

– Желаю вам побыстрее понять, нравится ли вам… последняя кагетская мода. – Марсель сверкнул зубами вряд ли хуже кагета или волкодава. – Только не говорите мне, что в ваши годы поздно менять покрой камзола… Простите, запамятовал, как называется то, что на вас надето.

– Гав-быр-гав-гав, – пролаял Бурраз. Повторять виконт не рискнул, это сделал вертевшийся возле всадников Котик, растерявший в дороге последнюю львиность.

– Он запомнит, – пообещал Валме и протянул руку. Рукопожатие вышло не столько посольским, сколько боевым, и кавалькада в шикарных «гавбырах» устремилась по следу Лисенка. Валме подождал, пока кагеты не исчезнут из виду, и завернул мориску к Хандаве, даже не глянув на свой эскорт и следующего с оным смиренного брата Сэц-Гайярэ.

Массивные, сложенные из здоровенных камней стены вырастали стремительно, заслоняя и окрестные горы, и небо; теперь, чтобы разглядеть реющую штуковину, пришлось бы задирать голову до потери шляпы. Шляпу Марсель давно променял на кэналлийский берет, но взирать на «сердце солнца» все равно не хотелось.

– Я утратил начальство, – с чувством произнес Валме, подъезжая к первым из не то трех, не то четырех ворот, – и тоска моя зла, но ее я развею, вновь вскочив на козла…

Рассказывать про Алву Марсель не собирался, будь его воля, виконт и про Олларию умолчал бы, только дорогой Бурраз и явно не дешевый Пьетро выбора не оставляли. Да и Дьегаррон с его адуанами за прошедшие недели успел узнать слишком много, чтобы вранье имело смысл.

– Не скажу, что разумно жить всегда не по лжи,

Неприятная правда – как в подушке ежи!

Раздавшийся в ответ надсадный и при этом жизнеутверждающий вой мог бы испугать, но Валме помнил длиннющие бакранские трубы и знал, что ревут они исключительно от радости. О бедах дети козла предпочитали молчать.

– Нам рады, Капитан, – объяснил виконт прижавшей на всякий случай уши кобыле. Мориска то ли поняла, то ли поверила Котику, с которым за время пути успела сдружиться. Ворота неторопливо открылись, выпустив пару козлеристов. Васильковых рогов Марсель еще не видел, и это наверняка что-то да значило.

– Замок Хандава приветствует виконта для особых поручений! – оттарабанил красивый бакран с синей, в цвет рогов, повязкой вокруг головы. – Теньент Жакна, начальник славного дневного караула. Радостна ли твоя дорога, гость?

– Я стремился к своему козлу, – проявил учтивость Валме. – Воссоединение с ним – большое счастье.

– Он ждет тебя! – сверкнул очами, потому что это были именно очи, а не какие-то там глаза, бакран. – Я проведу тебя, а о твоих людях позаботятся мои люди. Только скажи, что ты ручаешься за каждого из них.

– За адуанов и солдат я, несомненно, ручаюсь, – теньент Жакна не походил на гайифского шпиона, но осторожность есть осторожность, – за капитана Темплтона тоже. Кроме них с разрешения регента с нами путешествует эсператистский монах. Неприятностей от него не будет, но что у него в голове, не представляю.

– Он будет сыт, но дальше первой стены не пройдет. Идем!

То, что ведут его не к Бонифацию и не к бакранскому начальству, виконт осознал лишь в одном из многочисленных замковых дворов, превращенных в козлятню. Простых рогачей держали на привязи, но Мэгнус удостоился отдельного загона, над входом в который красовался козлиный череп. Мало того, на мертвые рога навязали черные и зеленые ленты, и это было столь трогательно, что Марсель не мог не ответить на любезность.