11 января 1947 года Мехлис доложил Сталину о расточительстве, допущенном сразу в двух союзных министерствах — пищевой промышленности и транспортного машиностроения. В первом из них министр В. П. Зотов разрешил содержать в системе Главсахара конюшню. Конно-спортивные увлечения руководства министерства только за неполных два года обошлись в 754 тыс. рублей.

Не отличался рачительностью и министр транспортного машиностроения СССР В. А. Малышев. Как установили госконтролеры, он охотно давал разрешения на устройство банкетов с выпивкой. Затраченные на эти цели госсредства только за полгода составили более 1,8 млн рублей. Проявлял министр и корыстную семейственность. На Кировском заводе в Челябинске в качестве художника подвизался его брат, у которого министерством были куплены картины на сумму 86 тыс. рублей.

Совет Министров СССР и его председатель реагировали на сигналы Мехлиса. Строгий выговор от Бюро Совмина получили Задемидко и Москатов, выговор — Оника. Были отстранены от должности Зеленко и Литвинов. На любителей развлечений за госсчет были произведены денежные начеты.

Мехлис постоянно требовал от подчиненных усиливать наказание виновных. Только за полтора года (1947-й и первую половину 1948 года) в доход государства было взыскано около 10 млн рублей — таким оказался выявленный ущерб, нанесенный в результате перерасхода фонда заработной платы, незаконных вознаграждений, устройства за казенный счет вечеров и банкетов и прочих излишеств. Это в 2 раза превышало сумму денежных начетов (4,95 млн рублей), произведенных органами госконтроля за 1945 и первую половину 1946 года.

Но вновь бросается в глаза двойной стандарт, с которым руководство страны подходило к оценке противоправных действий представителей управленческой элиты, с одной стороны, и рядовых граждан, с другой. По существу, реакция главы правительства, его заместителей, министра госконтроля на факты коррупции и казнокрадства в высших эшелонах была вялой. Это тем более заметно на фоне обрушившихся в эти годы на представителей той же элиты репрессий, но продиктованных политическими мотивами (так называемое «дело авиапрома», «ленинградское дело»).

Сам Лев Захарович, по многочисленным свидетельствам, стяжательством заражен не был, за рамки привилегий, установленных для руководителей министерств, не выходил. Но жил, как и многие другие руководители, по стандартам двойной морали. Руководствовался ими не только в служебных, но и личных делах. Жесткий законник для других, он, когда касалось его самого, нередко позволял себе скидку.

В январе 1947 года ему, чтобы попасть на известный чешский курорт Карлсбад (Карловы Вары), довелось лететь самолетом до Берлина. На аэродроме в спокойное течение событий неожиданно вмешались пограничники. Поскольку у отпускника не было заграничного паспорта или хотя бы разового пропуска для пересечения границы, вылет задержали. Невозможно представить, чтобы министру госконтроля не выдали бы паспорт заранее. Выходит, он и не думал своевременно запасаться документом, ему, похоже, и в голову не приходило, что Польша, Восточная Германия, Чехословакия, хоть там и стояли советские войска, — это все же заграница, куда для проезда установлен особый порядок. Как же поступил Мехлис? «Пограничники не давали разрешения, — сообщал он жене. — Тогда летчики взлетели без разрешения». Хотелось бы видеть тех летчиков, которые осмелились самовольничать, имея на борту такого всесильного пассажира. Ясно, что без его прямой команды махнуть рукой на установленный порядок не обошлось. Торжествовал пресловутый принцип: что положено Юпитеру — не разрешено быку.

Мехлис с комфортом расположился на курорте, кстати, столь популярном у дореволюционной российской знати. Прохаживаясь по тенистым аллеям Карлсбада, истоптанным князьями и графами, вспоминал ли он свои давние застенчивые сентенции о «барской обстановке» в Серебряном Бору и «Марьино», в которой впервые оказался четверть века назад? Теперь он прочно ощущал себя в среде избранных.

Хорошо понимая, кому он всем обязан, Лев Захарович исправно служил «сталинской секирой» (напомним выражение Симонова), трудился, как и в былые годы, много, можно сказать, беззаветно. Настолько, что даже сам однажды не выдержал, посетовал на слабую помощь подчиненных: «Незачем создавать центр и писать Мехлису, Мехлису, Мехлису… не считаясь с тем, что я от зари до зари работаю и имею 15–20 минут в сутки на перерыв». При таком отношении к делу он, казалось, мог рассчитывать на полное расположение вождя. Тем неожиданней — насколько можно судить по документам — оказался для него резонанс проведенной весной — летом 1948 года государственной комплексной ревизии финансово-хозяйственной деятельности Совета министров Азербайджанской ССР.

С самого начала она была задумана с размахом, хотя потом, задним числом, министр госконтроля и пытался обвинить подчиненных в том, что они, якобы вопреки его установке, вышли за строго предписанные рамки «провести ревизию тихо, провести скромно, не создавать шумихи, ни прямо, ни косвенно не допускать проверки партработников и партийных органов».[190]

Обширная и, надо сказать, весьма тщательная подготовка к государственной ревизии опровергает упреки Мехлиса. Разумеется, проверки дел в партийных органах сводный план не предусматривал. Но все, что относилось к компетенции органов госконтроля, содержал. И, утвержденный министром, ориентировал вовсе не на то, чтобы ревизию «провести тихо, провести скромно». Наоборот, требование «скромности», некоей локальности было бы по меньшей мере странным, поскольку данная государственная ревизия осуществлялась в соответствии с прямым постановлением Совета Министров СССР.

Правительственное поручение уже на следующий день рассмотрела коллегия МГК. Она определила сроки ревизии — с 23 мая по 20 июня, назначила лиц, на которых было возложено ее проведение во главе с заместителем министра С. Г. Емельяновым, утвердила основные вопросы. Их подробный перечень едва уложился в 25 страниц плана и охватывал: бюджет республики и строительный комплекс, здравоохранение и социальное обеспечение, торговлю и кооперацию, снабжение и сбыт. Особо было намечено проверить управлением делами Совмина Азербайджана, разобраться с многочисленными жалобами трудящихся. Были сформированы десять бригад, с руководителями которых накануне выезда в Баку Емельянов провел подробный инструктаж. Каждая из бригад в свою очередь получила утвержденную руководством программу действий. Так что ни о какой импульсивности действий, придании уже в ходе ревизии некоего излишнего размаха, к тому же по инициативе самих ревизоров, речи быть не может.

Да и сам Мехлис на первых порах не видел никаких оснований для беспокойства. Емельянов постоянно связывался с Москвой, докладывал о завершенных той или иной бригадой ревизиях и проверках. И, судя по резолюциям министра, он воспринимал эти доклады как должно. Так, на докладе «О массовых приписках тракторных работ в Али-Байрамлинской МТС АзССР», 18 июня он сделал помету: «Тов. Емельянову. Полагаю, что вопрос следует решить в Совмине республики по вашему представлению. Директора МТС и агронома следует привлечь к судебной ответственности. То же быв[шего] главбуха». Следуя указанию начальника, Емельянов представил акт ревизии МТС председателю Совета министров республики Т. И. Кулиеву, в соответствии с которым правительство Азербайджана наказало виновных в приписках, о чем Мехлис был тут же проинформирован.