Я сама пишу Уильяму Сесилу и умоляю отправить меня с Недом и детьми за город. За всю свою жизнь я ни разу не проводила лето в Лондоне добровольно. Нед, я уверена, тоже. При наличии загородного особняка или даже маленького домика никто не остается в городе во время летнего разгула чумы.

Весь день жду ответа, но не получаю его. Видимо, Сесил уже покинул Лондон, уехал в свой чудесный новый дом в Берли, а может, укрылся вместе с жизнерадостным двором в Виндзоре под защитой стражей, готовых повесить любого, кто ищет убежища среди знати. Как пережить лето, если все уезжают, забывая обо мне? Елизавета обрадуется, вернувшись в Лондон осенью и узнав, что я умерла и похоронена в могиле для больных чумой, куда вместе со мной бросили завернутые в пеленки трупики моих детей.

Я не знаю, закрыть ли окна, чтобы уберечься от опасных испарений с реки, или, наоборот, распахнуть их, чтобы избавиться от духоты в комнате. Вечерами, когда дети уже спят, я накрываю голову и плечи шалью и гуляю в саду коменданта. Сэр Ричард Блаунт, занявший место бедного сэра Эдуарда, наблюдает за мной из окна. У ворот стоит страж. Я чувствую себя страшно уставшей – может, так проявляется чума? Если утомление и предчувствие дурного разрастутся быстрее бубонов, то я, вероятно, не увижу рассвета.

Едва я оборачиваюсь, чтобы пойти обратно в дом, как раздается звон. Это не набатный колокол, возвещающий о тревоге, а более низкий звук, с треском, создаваемый чьей-то раздраженной рукой. Слышен скрип колес телеги, а с ним приближается звон, будто повозка проехала через ворота и движется вокруг караульного помещения и маленькой деревушки, где живут слуги Тауэра. Колокольчик звенит снова и снова, а между звяканьем звучит крик:

– Выносите мертвых! Выносите мертвых!

Спаси нас, Господи, повозка для чумных заехала и в сам Тауэр. Видимо, зараза распространилась в домах прислуги или среди конюхов. Я прикрываю рот шалью и, быстро забежав внутрь, запираю дверь, словно это поможет укрыться от самой смерти.

* * *

Получаю от Марии записку, пропитанную уксусом. Кто-то побрызгал ее выдохшимся вином, надеясь таким образом отогнать чуму.

Я сама стираю вещи сыновей. Вожу Тедди поиграть на улицу только утром: полуденное солнце слишком опасно для Тюдора со светлой кожей и медными волосами, а в вечерних туманах полно заразы. Я мою нашу посуду, но воду беру из колодца в Тауэре, и иногда она бывает мутная; с едой, которую приносят с кухонь коменданта, я вообще ничего не могу поделать. Малыша кормит женщина, чье молоко, возможно, испорчено. Точно я узнать не в силах; прогнать ее, оставив мальчика голодным, тоже не решусь. С Люси пока все хорошо, я слежу за ней, чтобы уловить признаки слабости и жара, и советую не ходить туда-сюда. Миссис Ротер присылает весточку о том, что ее сестра больна и она поедет с ней за город. Говорит, что ей жаль бросать меня, но дело безотлагательное. Деревушки близ Лондона закрывают ворота, не пуская никого из города, и, если миссис Ротер не уедет сейчас, ей придется ночевать в надворных постройках вместе с больными, пытающимися спастись от заразы.

Каждый день Нед вывешивает голубой платок, показывая, что здоров. Я даю одному стражу серебряный пенс – пусть передаст Неду, что никто из нас не болен и мы надеемся на скорое освобождение. Супруг присылает мне стихи:

Перед тем как взять записку у охранника, я посыпаю ее пудрой и читаю, держа в вытянутой руке. Запомнив слова наизусть, сжигаю бумагу.

Рано утром, когда еще прохладно, я слышу топот ног, поднимающихся по лестнице к моим комнатам, что означает приход нового коменданта Тауэра сэра Ричарда. Я стою у потрепанного трона, прижимая к себе Томаса и держа Тедди за руку, на плече у меня сидит Мистер Ноззл. Люси держится позади. Думаю, мы больше похожи на семью попрошаек, пораженных чумой, чем на королевских наследников из кошмаров Елизаветы.

Открывается дверь, сэр Ричард входит с поклоном.

– Прошу прощения, – говорю я, – но стражи пусть будут снаружи. Я опасаюсь чумы.

– Конечно. – Он жестом показывает, чтобы все отошли. – Рад сообщить, что вам больше не надо бояться. Вас отпускают.

Меня так переполняет радость, что я не осознаю его слова.

– Что?

Комендант кивает.

– Да, миледи, вас отпускают из Тауэра. Вы можете уехать прямо сегодня утром.

– Отпускают?

– Все верно, – подтверждает сэр Ричард. – Благодаря Господу и милости нашей королевы.

– Благослови ее Бог, – шепчу я. – Можно уезжать, когда захочу?

– Лошади и повозка для вас и ваших вещей уже готовы.

Я показываю на треснутый стол и потертые стулья.

– Брать мне особо нечего. Люси быстро соберет все наши вещи.

Он кивает.

– Буду ждать ваших указаний. Советую выезжать как можно скорее, пока еще не жарко.

– Граф Хартфорд отправится со мной? – спрашиваю я, когда сэр Ричард подходит к двери.

Он снова отвечает кивком.

– Его светлость тоже свободны.

– Хвала Господу, – говорю я. – Слава милостивому Богу за то, что ответил на мои молитвы.

* * *

На сборы ушло полчаса, и вот мы готовы ехать. Я не позволю, чтобы меня хоть что-то задержало. Потертую мебель повезут вместе с сундуком одежды. Клетку с коноплянками я накрою шалью, мопсиха Джо с потомством будет в корзинке с сеткой, чтобы обезопасить их путешествие в открытой повозке. Клетку с Мистером Ноззлом я поставлю в тень. Тедди устрою перед собой в седле, кормилица понесет Томаса привязанным к груди. Люси поедет в дамском седле за стражем, и, если Тедди устанет, она возьмет его на руки.

Я представляю, как мы въезжаем в Ханворт – в доме чистота, ярко светит солнце, воздух сладок, мать Неда на ступеньках встречает внука, потомка Тюдоров-Сеймуров, наследника английского трона.

Сэр Ричард ждет во дворе Тауэра с груженой повозкой и стражем. Заметив меня, они взбираются на лошадей, и тогда я вижу моего мужа Неда, выходящего из арки конюшни в окружении охраны. Он пересекает двор четырьмя широкими шагами и, пока его никто не остановил, берет меня за руки, целует ладони, всматривается в мое лицо, краснеющее от страсти, обнимает и целует в губы. Меня накрывает волной любви к нему. Я заключаю мужа в объятия и прижимаюсь к нему. Слава богу, что мы воссоединились и сегодня будем спать в одной постели. Едва не плачу от облегчения – как хорошо, что нашим волнениям настал конец.