них не достало ни тюрем, ни других помещений, царь Василий распорядился «посадить в воду», то есть утопить, всех тех «воров, кои поиманы на бою». Их топили не в одной Москве: также «в Новгороде в Волхов потопили, бьючи палицами», целые сотни сосланных туда пленных. После упорного боя на Восме, принудив сдаться около 1700 казаков, засевших на поле битвы в бояраке, бояре и воеводы «тех назавтрее всех казнили»; оставлено было в живых по одному известию семь, по другому только три человека. Нельзя поэтому удивляться стойкости и отчаянному мужеству «воров»: не ожидая себе пощады, «те злодеи воры упрямилися, что им помереть, а не сдаться». Они в случае поражения садились на пороховые бочки и зажигали их под собой; сидя в осаде, выдерживали великую нужду; получая обещание пощады, не верили ему и «билися на смерть, стреляя из ружья до тех мест, что у них зелья не стало»[114]. Мудрено ли, что Тула, обладая вообще прекрасными средствами для обороны, так долго держалась против царских войск? В ней сидело с опытными вождями около 20 000 человек, воодушевленных смертной враждой, и царь Василий, начав осаду Тулы в июне, только к октябрю овладел этой крепостью. И то успех его в этом деле приписывали «хитрости» очень молодого муромского сына боярского Ивана Сумина Кровкова. Кровков догадался устроить плотину на р. Упе так, чтобы затопить всю Тулу, и об этом «в государеве разряде дьяком подал челобитную», уверяя, что «реку Упу запрудит, и вода не будет в остроге и в городе, и дворы потопит, и людем будет нужда великая, и сидети им во осаде не уметь». Замысел удался: «вода стала большая, и в острог и в город вошла и многия места во дворех потопила, и людем от воды учла быти нужа большая, а хлеб и соль у них в осаде был дорог, да и не стало (хлеба)». Из Тулы начали переметываться в лагерь Шуйского целыми сотнями. Дня за два или за три до Покрова завязались переговоры о сдаче крепости; 10 октября она сдалась окончательно, а через десять дней, 20 октября, в Москву торжественно, при множестве зрителей, привезли царских пленников, царевича Петра Федоровича и воеводу Ивана Болотникова. «Тульские сидельцы» выдали Шуйскому как этих лиц, так и Гр. Шаховского с А. Телятевским, сами же были приведены ко кресту «за царя Василия»[115].

С падением Тулы и пленом вождей и руководителей мятежа исчезла для побежденных «воров» всякая надежда осуществить желаемый ими переворот. Война ими была проиграна, главное войско пленено, остальные отряды были разбросаны и действовали безо всякой взаимной связи. Шуйскому предстояло определить судьбу захваченной в Туле «воровской» армии и затем принять меры к усмирению непокорных городов. В то время существовало мнение, что Шуйский был милостив к «тульским сидельцам»: показал им «беззлобивое пастырство своего благочестия», даровал им жизнь и отпустил «восвояси», надеясь их «смирением управити и в разум истинный привести». Однако лишь невозможность кормить всю массу «воров» на счет правительства – в качестве ли пленных узников или в качестве только что присягнувших на верную службу ратных людей – заставила Шуйского освободить из осады и распустить толпы «восвояси». Наиболее опасных и, с московской точки зрения, вредных «воров» Шуйский не задумался казнить смертью, несмотря на свое «беззлобивое пастырство». Самозванец Петр был повешен; Болотников и многие атаманы исчезли без следа; других «воров» попроще неутомимо «сажали в воду». «Эта казнь, – писал И. Масса по поводу событий начала 1608 года, – столь ужасная, что ее нельзя представить себе, совершалась в Москве уже два года сряду и все еще не прекращалась». Разумеется, не всех взятых на боях пленных Шуйский мог осудить на казнь. Тех из них, у которых отыскивались прежние господа, отдавали «старым их боярам» в холопство «по крепостям». Сверх того, вообще дозволено было «языков», то есть военнопленных, взятых «на деле», брать из тюрем на поруки. Этим широко воспользовались «дворяне и дети боярские разных многих городов»: «имали они из тюрем себе на поруки изменничьих людей на Москве, и в Серпухове, и под Тулой и в иных городех, и наделяли (одеждой и пищей); а взяв из тюрьмы на поруку, да имали на них на свое имя служилыя кабалы». Таким образом, восставшие на крепостной порядок «воры» снова становились его жертвами и попадали в рабство, от которого только что освободились, сбежав «в воровство». Лучшая сравнительно доля ожидала тех «воров», которые сами добили челом царю Василию и выдали ему своих военачальников. Этих «тульских сидельцев привели ко крестному целованью за царя Василья» и затем оставили на свободе, потому что «они сами принесли вину свою». Те из них, которые раньше служили правительству в северских, польских и украинных городах, и те, которые «жили на Поле» в вольных казаках, должны были, конечно, идти по своим городам и местам, «на старые печища» и на «польские юрты». С ними могли уходить и те владельческие люди, крестьяне и холопы, за которых никто «не имался в холопстве». Не возвращались в частную зависимость и холопи, вышедшие в казачьи войска по отпускным из холопства; ввиду того что они добровольно сдались победителю, бояре приговорили «тех старым их боярам не отдавати». Вся эта масса голодного и бездомного люда потянулась от Оки и Упы на южную украйну и, разумеется, там образовала самый удобный контингент для новых восстаний. Одно современное Смуте сказание очень изобразительно говорит об этих людях, что они, прибежав от Тулы «восвояси», снова составили рать и снова воздвигли брань больше первой и вместо тишины дохнули бурю, воздымавшуюся до облак и грозившую многомятежными дождями, не водными, а кровавыми.

Причины этой кровавой бури понятны. Южные города и уезды, разоренные Смутой и утратившие порядок, не могли устроить и обеспечить возвращавшийся с войны народ. А царь Василий не спешил занять своими войсками Северу и подчинить силой не покорившиеся ему вместе с Тулой южные города. Отметив, что «северские городы в те поры были в измене, в воровстве», современник с очевидным сожалением говорит, что «царь Василий Иванович под те городы, под Путивль и под Бренеск и под Стародуб, не послал, пожалев ратных людей, чтоб ратные люди поопочинули и в домех своих побыли». В преждевременном прекращении военных действий действительно заключалась большая ошибка правительства Шуйского. Объясняется она не только утомлением войска и малой способностью его к зимним кампаниям, но и ложными представлениями Шуйского о положении дел в Северском крае. Царь Василий, очевидно, считал Северу достаточно усмиренной и разоренной его экзекуциями. Происходившему там новому скоплению ратных