людей вокруг второго самозванца он не придавал надлежащего значения, «воровство» отдельных городов не признавал важным. Особенно ясно сказался такой ошибочный оптимизм в сношениях правительства Шуйского с шведским королем Карлом IX. Последний не один раз, начиная с лета 1606 года, предлагал Шуйскому помощь против врагов, разумеется преследуя при этом свои собственные цели. На любезные предложения шведов карельскому воеводе Масальскому велено было весной 1607 года отвечать: «Что пишете о помощи, и я даю вам знать, что великому государю нашему помощи никакой ни от кого не надобно, против всех своих недругов стоять может без вас и просить помощи ни у кого не станет, кроме Бога». Позднее, заперев Болотникова в Туле, Шуйский с его боярами сочли возможным даже совсем отрицать перед шведами происходившее междоусобие, говоря, что воров «расстригиных советников» уже побили «и в наших великих государствах смуты нет никакой», а потому и нет нужды ни в какой помощи; «а хотя который пограничный государь и помыслит какую недружбу начать, то это нам не страшно, помощи мы просим от единого всемогущего Бога». Такой самоуверенной речью и распущением войск на зимние квартиры ввиду второго самозванца Шуйский показывал, что считал борьбу с «ворами» оконченной. События скоро показали ему, как жестоко он ошибся[116].

Зато в борьбе с Петрушкой и Болотниковым царь Василий пришел к безошибочному определению характера того движения, с которым он имел дело. В первое время своего правления он страшился не массовых восстаний общественного характера, а только повторения самозванческой интриги. Он старался уничтожить всякую возможность воскрешения Димитрия и даже, сверх обычных политических средств борьбы, охотно прибегал к исключительным мерам религиозно-нравственного порядка. Всячески увещая народ прийти в «истинный разум», он показал народу мощи истинного царевича, устроил затем всемирный покаянный пост после известного уже нам откровения протопопа Терентия о страшном видении «святаго мужа»; наконец, придумал торжественную церемонию разрешения и прощения народных клятв и клятвопреступлений. Последняя церемония происходила в феврале 1607 года, в то время, когда под Калугой приверженцы Димитрия оказали неожиданно стойкое сопротивление войскам Шуйского. В Москву «для его государева и земского великого дела» царь Василий вызвал из Старицы бывшего патриарха Иова. Ветхий старик, ослепший и одряхлевший, за несколько дней до своей кончины был привезен в столицу затем, чтобы выслушать от москвичей слова раскаяния в том бесчестье, какое они нанесли патриарху в дни его свержения с престола, и, с своей стороны, подать бывшей пастве пастырское благословение и прощение. Торжество было хорошо задумано и могло произвести большое впечатление на зрителей. В Успенском соборе в присутствии двора и городской толпы патриархи Иов и Гермоген слушали длинное челобитье от имени всех московских людей: в нем сначала были исчислены все тяжкие, но непрочные клятвы прежним царям, Годуновым и Самозванцу, и все нарушения этих клятв, совершенные Москвой, а затем шли просьбы о прощении и обеты благоразумия и верности в будущем. В ответ на челобитье патриархи велели читать заранее составленную «прощальную и разрешительную грамоту» и в ней прощали и разрешали московский народ «в тех во всех прежних и нынешних клятвах и в преступлении крестного целования». В конце церемонии патриарх Иов в живой беседе с народом убеждал его вперед быть верным данной раз клятве, иначе говоря, держаться царствующего царя Василия. Любопытно, что в «статейном списке», заключающем описание церемонии, современное ей восстание Болотникова характеризуется как движение за Димитрия: его социальные мотивы оставлены в тени. Между тем в то самое время поход на Оку «вора Петрушки» и упорная борьба с Москвой калужских и тульских «сидельцев» в отсутствие всякого Димитрия окончательно убеждали Шуйского, что дело не в Димитрии, что династический мотив движения сменился социальным и что поэтому не следует тратить своих сил на одну пока бесплодную борьбу с призраком ложного Димитрия, а следует бороться с революционными элементами общества и действовать на условия общественной жизни, порождавшие и поддерживавшие Смуту. Первые признаки перелома в настроении Шуйского, можно сказать, современны с только что описанной церемонией разрешения клятв. Мысль об этом разрешении возникла в конце января или в первые дни февраля 1607 года: весь февраль ушел на подготовку и выполнение задуманной церемонии, а уже с марта того же 1607 года начинаются указы Шуйского о крестьянах и холопах, целью которых было упорядочение отношений зависимых людей к их «государям» и московскому правительству.

Первым указом 7 марта запрещалось, вопреки закону 1597 года, «в неволю давати» тех «добровольных холопей», которые сами не захотят выдать на себя служилую кабалу. Справедливо замечают об этом законе, что он «вовсе не означает того, что законодательство начало снисходительнее смотреть на договор личного найма: напротив, он усиливает строгость этого взгляда». Тенденция указа совершенно ясна: он был направлен против обычая держать «вольных холопов» без явки их правительству и без формального укрепления. Мы знаем, что и раньше, при Борисе, шла борьба с этим обычаем, скрывавшим в частных дворах от глаз правительства великое множество гулящего люда. С 1597 года каждого, кто прослужил в чужом дворе не менее полугода, закон обращал в кабального холопа, даже и в том случае, если он «кабалы на себя дати не похочет». Его господину из Холопьего приказа обязаны выдать на такого слугу служилую кабалу, если «сыщут, что то добровольный холоп у того человека служил с полгода». В марте 1607 года царь Василий отменил этот сыск. На основании правила, преподанного рабовладельцам, «не держи холопа без кабалы ни одного дни; а держал безкабально и кормил, и то у себя сам потерял», царь Василий приказал спрашивать у добровольных холопов, на которых «учнут государи их бита челом о кабалах», лишь о том, желают ли они сами дать на себя кабалу. Если холопы заявят, что кабал дать на себя не желают, то по царскому указу одного этого было достаточно, чтобы отказать в иске их господам. Возлагая на риск рабовладельцев все последствия, вытекавшие из неоформленной сделки с их добровольными слугами, царь Василий надеялся вернее достигнуть цели: прекратить неудобный для правительства обычай. Однако дальнейшая правительственная практика показала ему неудобство и вновь установленного порядка, и царь стал сомневаться в его пользе. Выяснилось, что вместо требуемых правительством служилых кабал «люди всяких чинов» стали «приносить к записке» в Холопий приказ особые «записи на вольных людей, что тем вольным всяким людям у тех людей служите по тем записям до своего живота». Жилые или житейские записи, которыми скреплялся договор личного найма, должны были быть срочными, писались «на урочныя лета» и не влекли за собой холопства нанятого работника. Появление записей бессрочных, «до живота»,