«Когда заседание кончилось и были отданы приказания относительно безопасности столицы, мы сели на своих лошадей и по дороге в Петергоф осмотрели… войска, кроме волонтеров, ежеминутно стекавшихся под наше знамя», – писала Дашкова.

Так начался этот поход – символ русского галантного века… Четырнадцать тысяч гвардейцев шагали под началом двух дам в мужских мундирах… Дамы вели их свергать законного мужа и Императора.

Екатерина – Понятовскому: «Я села верхом; мы оставили лишь немного человек от каждого полка для охраны моего сына, который остался в городе. Я выступила таким образом во главе войск, и мы всю ночь шли в Петергоф… По всем большим дорогам были расставлены пикеты, и время от времени к нам приводили лазутчиков… Я послала адмирала Талызина в Кронштадт…» (занять эту морскую крепость, стерегущую Петербург).

Но Екатерина запамятовала подробность. Она смертельно устала за этот нервный, сумасшедший день переворота и решила заночевать в пути. Однако заснуть обе дамы не смогли – нервы…

Дашкова описала эту ночь: «В Красном Кабачке [трактир на Петергофской дороге, созданный во времена Петра Первого. – Э. Р.], в десяти верстах от Петербурга, мы отдохнули немного, чтобы дать роздых пехоте. Да и нам необходим был покой, особенно мне, ибо последние пятнадцать ночей я едва смыкала глаза. Когда мы вошли в тесную и дурную комнату, государыня предложила не раздеваясь лечь на одну постель, которая при всей окружающей грязи была истинной роскошью для моих измученных членов… Едва мы расположились на постели, завешанной шинелью, взятой у полковника Кара, я заметила маленькую дверь позади изголовья императрицы. Не зная, куда она вела, я попросила позволения выйти и увериться, все ли безопасно; удостоверившись, что эта дверь сообщалась тесным и темным коридором с внешним двором, я поставила у нее двух часовых, приказав им не трогаться с места без моего позволения. Потом я возвратилась к императрице, которая перебирала какие-то бумаги; и так как мы не могли заснуть, то она прочитала мне копию будущего манифеста. Полные восторга, от которого далеко отлетела всякая тревожная мысль об опасности, мы рассуждали о том, что надо делать далее».

Наступила ночь… Пока Екатерина и Дашкова отдыхали в «Красном Кабачке», в Петергофе разыгрывался новый фарс. Петр решился, наконец, послушаться Миниха и плыть в Кронштадт. Он отправил в крепость посланца – предупредить о прибытии Императора. Пришедшим голштинцам приказал «вернуться в Ораниенбаум и оставаться там спокойными».

В час ночи Император, Миних и двор – фрейлины и кавалеры, все в парадных камзолах и платьях по случаю высокого тезоименитства, – разместились на яхте и на гребной галере. Вся праздничная флотилия отплыла в крепость…

В призрачном свете петербургской ночи они подплыли к Кронштадту, но – увы! Петр колебался слишком долго. Кронштадт уже был захвачен посланцем Екатерины – адмиралом Иваном Талызиным. Посланец Петра, арестованный, сидел в каземате, и гарнизон присягнул Екатерине…

Яхта и галера Петра подплыли к крепости. Со стен раздался крик часового: «Кто идет?» «Император!» – гордо ответили с яхты. И услышали: «У нас нет более Императора. У нас есть матушка-Императрица Екатерина Вторая! Немедля удалитесь от крепости, не то будем стрелять!»

Миних уговаривал Петра высадиться: «Ваше Величество, они не посмеют стрелять, увидев своего Императора». Но со стен крепости начали кричать: «Галеры прочь! Галеры прочь! Галеры прочь!..» Петр совсем пал духом. После третьего грозного окрика он приказал плыть… в Ораниенбаум.

И ворох парадных платьев и камзолов отправился туда.

«Я говорил… я говорил! – все твердил несчастный. – Заговор повсеместный!»

На яхте Миних продолжал уговаривать Петра – плыть в Ревель. Там пересесть на военный корабль и отправиться в Померанию, в действующую армию. Принять командование и с войском идти на Петербург. «Я ручаюсь, Ваше Величество, через шесть недель вы вернете Империю!» Но Петр, в панике, невменяемый, хотел одного – договориться с женой любой ценой.

Высадившись в Ораниенбауме, Петр продолжал паниковать. С ним несколько раз сделалось дурно. Опасаясь ярости наступавших гвардейцев, он торопливо приказал разрушить все, что могло служить к обороне: свезти пушки, распустить солдат и сложить оружие.

Миних спросил с негодованием: «Неужели Государь не умеет умереть перед своим войском, как должно императору? Если вы боитесь сабельного удара, возьмите в руки Евангелие, они не осмелятся вам навредить, а я буду командовать сражением!» Предвидя новую ссылку, старый солдат захотел умереть в бою. Но Петр неумолим – он велел разоружаться. Голштинцы в бешенстве сложили оружие…

Император торопливо написал и отправил первое письмо к Екатерине.

Екатерина – Понятовскому: «Когда мы подошли к небольшому монастырю… является вице-канцлер Голицын с очень льстивым письмом от Петра III». В этом письме он предложил ей примириться и разделить власть, обещал исправиться…

Она не удостоила его ответом.

С половины шестого утра в Петергоф начинают входить гвардейские части Екатерины. В 11 часов, приветствуемая криками и салютом гвардейцев, в Петергоф въезжает – точнее, возвращается – Екатерина в мужском мундире и на коне. Уехавшая на рассвете беглянкой, она прибыла на следующий день Императрицей. Наступает финал галантного похода.

За первым письмом Петра ей доставляют второе. Его привез генерал Измайлов. Михаил Измайлов – любимец Петра, но… Ослабевших господ холопы меняют без колебаний.

Екатерина – Понятовскому: «… [Измайлов. – Э. Р.] бросился к моим ногам и сказал мне: «Считаете ли вы меня за честного человека?» Я ему сказала, что да. «Ну так, – сказал он, – приятно быть заодно с умными людьми. Император предлагает отречься…»

Но Екатерина потребовала, чтобы отречение мужа-императора было «добровольным и не принужденным, с обещанием не просить иноземцев о помощи». Тень грозного Фридриха стояла за спиной Петра.

И тогда «честный человек» Измайлов обещал больше – привезти не только требуемую бумагу, но и доставить самого несчастного Императора в Петергоф: ««Я вам доставлю его после его совершенно добровольного отречения. Я без труда избавлю мое Отечество от гражданской войны». Я возложила на него это поручение; он отправился его исполнять».

Измайлов вернулся к Петру и быстро уговорил Императора добровольно отречься – отдаться на милость Екатерины, будто бы обещавшей мирно отпустить его в любимую Голштинию, «не оставив там без пропитания».