– Да, похоже, в этом вопросе ты осталась в гордом одиночестве. – Он обнял меня, и мои глаза опять наполнились слезами.

Вот именно, в одиночестве. Мне стало ужасно жаль ту четырнадцатилетнюю девочку, которой я была тогда.

– Ты должна съездить туда, – решительно произнес Эйден. – Ты же понимаешь это, верно?

– Амалия умерла, – покачав головой, отозвалась я, – и я чувствую себя виноватой, что так и не связалась с ней. Что я порвала не только со всеми родственниками, но и с ней. Однако теперь я не вижу смысла возвращаться.

Мне вообще не хотелось возвращаться. Мне действительно хотелось просто вычеркнуть из памяти свое прошлое. И я пыталась сделать это большую часть жизни.

– Ты должна увидеться с Норой, – задумчиво добавил он.

– Да не хочу я видеть ее.

– Нет, ты должна, – повторил он.

– Почему ты давишь на меня? – спросила я, досадуя на его настойчивость.

– Потому что это единственный выход, детка, – ответил он, погладив меня по щеке. – Ты не сможешь сбежать от своего прошлого, с тем же успехом я мог бы попытаться сбежать от своего. Оно давно преследует тебя и вот, наконец, настигло.

– И выбрало ужасное время, – заметила я. – Сиенна…

– Рожать Сиенне только в следующем месяце, – прервал он меня.

Эйден завершил свои слова поцелуем, и, хотя в комнате было темно, я заметила, что его взгляд стал отстраненным.

– У нас будет ребенок, – с улыбкой произнес он. – Семья. И тоже будет биологическая мать, а тебе предстоит стать приемной матерью. Да, Молли, тебе необходимо похоронить былых демонов. Нельзя больше позволять твоему прошлому мешать будущему.

Я вздохнула. Он прав.

– Хорошо, я съезжу, – нехотя согласилась я, опять положив голову ему на плечо.

И все-таки, подумала я, Эйден сам толком не понимает, о чем просит. Сомневаюсь, что я сама это понимаю.

Эшвилл, Северная Каролина

Во время долгого ночного рейса из Лос-Анджелеса в Шарлотт я пыталась читать, но никак не могла сосредоточиться. Ночь выдалась безоблачной, и весь полет иллюминатор мне показывал впечатляющие виды. Я тщетно искала на земле какие-то знакомые ориентиры. Пролетали ли мы над Техасом? Или над Арканзасом? Или под нами уже Теннесси? Чем ближе мы подлетали к Северной Каролине, тем сильнее билось мое сердце. На меня навалилось сокрушительное чувство ностальгии. Два десятка лет я боролась с ностальгией, но в памяти вдруг всплыли запахи летнего леса и стрекот цикад. Я ощущала бьющий в лицо ветер, мысленно слетая по канатной дороге.

Во мне жило огромное множество воспоминаний о жизни Моррисон-риджа, но чем ближе мы подлетали к пункту назначения, тем больше я вспоминала одно событие, наш последний разговор с папой на закрытой веранде. В тот день ему так хотелось, чтобы я обняла его, а мне было не до объятий, и вообще я, пребывая в мятежном настроении, сердилась на него, думая лишь о тайном свидании с Крисом Тернером в сторожке. «Я поняла тебя, папа, – подумала я. – Теперь я все поняла». Однако слишком поздно. Как бы мне хотелось заново прожить тот день. Я смогла бы прожить его совершенно по-другому. И обняла бы его так, как ему хотелось.

Мне вспомнилось, каким счастливым он выглядел, когда я сказала ему, что, возможно, стану ролевым психотерапевтом. Его глаза осветились такой радостью, когда он – в тот, как он, скорее всего, знал, последний день его жизни – услышал о том, что дочь хочет пойти по его стопам. После всего случившегося, однако, профессия ролевого психотерапевта оказалась последней в списке моих стремлений. Я предпочла законоведение именно потому, что оно казалось максимально далеким от притворных ролевых игр. Закон имеет дело с суровой реальностью, подумала я. Повсюду только факты, поиски правды и справедливости. Как же я заблуждалась. Занятие адвокатурой требует притворства, доходящего до подлинного артистизма. Клиенты имели право на мое ежедневное притворство, и я отходила от правды, чтобы выиграть их дела. Мне нравились сложные проблемы, нравилось, когда мне удавалось помочь выиграть хорошим людям, но я знала эту правду о себе и о своей работе: я стала притворщицей высшего ранга. И немного устала от этого.

* * *

В Шарлотт мы прибыли вовремя. После долгого перелета я предпочла бы сменить джинсы и красную майку, в которых провела целую ночь, но мне не терпелось добраться до Эшвилла. В туалете пункта проката автомобилей я почистила зубы, потом выбрала машину, прикупила карту и выехала в западном направлении.

Через пару часов я впервые с моих восемнадцати лет въехала на улицы Эшвилла. Я слышала, что за двадцать лет моего отсутствия этот город разительно переменился, и быстро поняла справедливость этих слухов. Когда-то сонный городок исполнился кипучей жизни, и я увлеченно приобщалась к ней, медленно проезжая по улицам, стараясь, по возможности, отдалить прибытие в дом Амалии и Расселла. У меня имелся их адрес, но я навестила ее только один раз, перед отъездом из Моррисон-риджа, и из воспоминаний о том визите у меня остался только собственный гнев. Амалия так и не согласилась с моей точкой зрения о том, что Нора убила моего отца. И хотя Нора никак не помешала тому, что Амалию выгнали из Моррисон-риджа, Амалия продолжала защищать ее. Я не могла понять Амалию. И до сих пор не понимала.

* * *

Небольшой коттедж в ремесленном стиле [37] находился на обсаженной деревьями улице неподалеку от делового района Эшвилла, после долгого отсутствия он показался мне совершенно незнакомым. Остановив машину, я проверила в телефоне адрес. Да, это то, что нужно. Но как же сильно он отличается от того модернистского стеклянного дома, в котором она жила. Интересно, была ли она здесь счастливой.

По круговой мощеной дорожке я подъехала к переднему крыльцу. Дверной звонок представлял собой подвешенный на веревке колокольчик. Так похоже на выбор Амалии, подумала я. Дернув за веревку, я поморщилась, услышав игривый перезвон. Настроение у меня было не веселое. Далеко не веселое.

У меня возникло ощущение, что в доме кто-то есть, хотя я не услышала шагов, не почувствовала никакой вибрации под ногами. Через минуту дверь открылась, и передо мной предстал Расселл. Коротко стриженные волосы, темнота кожи потускнела, покрывшись сероватым налетом, однако его кокер-спаниелевые глаза не утратили сердечной теплоты, и годы мало повлияли на его крепкое, атлетическое сложение. В своих джинсах и синей футболке с длинными рукавами он выглядел так, словно еще мог легко поднять моего отца с кресла-коляски.

– Молли, – произнес он, на его лице отразилось удивление.