Тихо подползла «Волга», та самая, которую Тимур видел у вокзала. Из машины выскочил человек, схватил Тимура в охапку и отнес в сторону от дороги, в густые заросли кустарника.

— В машину, быстро! — скомандовал он.

Парень безмолвно повиновался. Набирая скорость, «Волга» умчалась. За рулем сидел Джим-Рушников, а позади, прячась за занавесками, его подручный, Симка Андрюхин.

Приказ Грина выполнен. Но это была лишь первая часть задания, которое бандит получил от Годдарта. Через час он появился перед Рахитовым и резко сказал ему:

— Игра кончилась.

— В чем дело? — прохрипел Рахитов, догадываясь.

— Приговор в отношении вашего сына приведен сегодня в исполнение. Предупреждаем — не шумите, пусть другие думают, что хотят, а вы должны знать и помнить, Серый… Поняли? Подписку давали? То-то!

Рушников скрылся, где-то прошумел мотор автомобиля и затих вдали. Рахитов стоял у калитки, обеими руками ухватившись за столб, он не был в состоянии сдвинуться с места: это он погубил сына. Он предал его палачам из разведки Харвуда, больше того, — в глубине преступной души своей Рахитов тогда, на бульваре понимал ведь, что, передавая «Егорову» подробности своей беседы с Тимуром, предает его. И вот они убили Тимура, сына, а он ничего не может сделать, должен молчать, если не хочет, чтобы разделались и с ним самим. Рахитов повис, обняв руками столб у калитки, обмяк, сполз на землю. Здесь и нашла его жена.

— Что с тобой? — встревоженно вскричала она.

Он не ответил. Женщина склонилась: с ним что-то случилось. Она испуганно закричала и бросилась к соседям за помощью.

В министерстве обороны у Шулленбурга строго определенных обязанностей не было, он выполнял лишь отдельные поручения министра. Занятый различными политическими манипуляциями, Штрадер его пока не беспокоил — рано… Шулленбург понимал, — его еще и еще проверяют. И он ничуть не сомневался в роли, которую играл приставленный к нему оберст Дитц. Да, у него есть тайны, но Дитцу в них не проникнуть.

С большим интересом встретил он предложение министра — совершить поездку в Москву и там на месте ознакомиться с деятельностью аппарата военного атташе. Шулленбург вылетел на восток, его сопровождал Дитц.

В полдень самолет совершил посадку на Внуковском аэродроме. Подали трап, и Шулленбург с волнением вступил на русскую землю. Зимний день дышал свежим ветром, полоскал алый флаг над аэровокзалом. Его встречал сотрудник посольства. Шулленбург уселся на заднее сиденье, и автомобиль тронулся. Поворот направо, потом налево — и машина рванулась к Москве.

По обе стороны отличного широкого шоссе в сугробах утопали лиственные рощи. Среди очаровательных белых берез и бледно-желтого осинника то и дело поднимались стройные темно-зеленые ели-красавицы. За лесами и перелесками расстилались обширные, уходящие за горизонт поля.

Через четверть часа вдалеке, с левой стороны, показалось в дымке точно повисшее в воздухе здание Московского университета на Ленинских горах. Почти не сбавляя скорости проехали красивый — с новыми домами, с газонами Ленинский проспект, пересекли Октябрьскую площадь и въехали на неширокую, удивительно чистую улицу. «Улица Димитрова»… — многозначительно пояснил сотрудник посольства. Он хотел напомнить высокому гостю о Лейпцигском процессе, на котором закованный в кандалы болгарский коммунист осмелился выступить против германского фашизма. Шулленбург сидел бесстрастный, с замкнутым выражением лица. Автомобиль свернул на Малый Каменный мост, и взорам путников открылся Кремль. Длинная красная стена вдоль Москвы-реки, высокие кирпичные башни с рубиновыми звездами и неправдоподобно красивый дворец на самой вершине Кремлевского холма. Вот оно — сердце Страны Советов! И не было в нем, в этом здании, ни нарочитой пышности, ни мрачной величественности резиденций правителей других государств, которые пришлось повидать Шулленбургу, генерал-полковник вспомнил призванную внушать страх мрачную громаду гитлеровской имперской канцелярии, в которой ему приходилось бывать. Со всех сторон открытый, на чистом фоне голубого неба, позолоченный солнцем Большой Кремлевский дворец должен был вселять в души людей радость, чувство счастья, сознание их человеческого достоинства. Это было неожиданно и ново для Шулленбурга.

Вечером посол сообщил: на следующий день в Кремле начинает работать сессия Верховного Совета СССР.

— На сессии будут рассматриваться вопросы, имеющие непосредственное отношение и к вашему приезду сюда, и к деятельности нашего военного атташе, — предупредил посол.

Он пришел в Кремль в сопровождении переводчика. Слегка морозило. Под ногами поскрипывал искристый снежок. Они прошли через Боровицкие ворота. Переводчик пояснял: «Ивановская площадь… Грановитая палата… Архангельский собор… Патриаршее подворье…» — а Шулленбург думал о своем. Вот сейчас он получит ответ на мучающие его вопросы, окончательно убедится, насколько правы те на Западе, кто беспрестанно кричит об угрозе с Востока.

Шулленбург занял место в ложе, отведенной для дипломатического корпуса.

Прозвенел колокольчик председательствующего, утих шум, сессия приступила к работе. Слово для доклада предоставлено главе правительства Советского Союза.

— Товарищи депутаты!

Шулленбург спросил переводчика, о чем собирается говорить оратор. Переводчик ответил: о разоружении.

Опять пропаганда? Шулленбург помнил сообщения газет: предложение Советского Союза о разоружении обсуждалось на Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций, о разоружении всеобщем и полном… И вот сейчас, снова, на сессии советского парламента!

Разгром Германии во Второй мировой войне Шулленбург переживал болезненно. Разумом понимал, что иначе и быть не могло, больше того, что поражение гитлеровского рейха — спасение для немецкой нации, и все же страдал, возвращение земель, в свое время силой захваченных у восточных славян, потерю Силезии, Пруссии он долго не мог принять. Разумом понимал, что так надо, что так лучше, что это и справедливо, — и все же… Вот и сейчас, слушая оратора, он размышлял о том же, что так мучило его все эти годы, и снова вынужден был прийти к прежнему выводу: послевоенное устройство Восточной Европы исторически неизбежно, не месть руководила победителями, а стремление восстановить справедливость и помешать любителям авантюр снова превратить Германию в очаг мировой войны.

Шулленбург внимательно слушал переводчика… Итак, Советский Союз готов сам и предлагает другим государствам проявить добрую волю в вопросах разоружения. А в дальнейшем добиться всеобщего и полного разоружения.

Но разве реакционные круги Запада примут эти предложения русских?! От подготовки к новой мировой войне они просто так не откажутся, хотя открыто об этом и не заявят.

Шулленбург усмехнулся: «угроза с Востока» действительно существует, и огромная, — Восток требует мира во всем мире, предлагает полностью разоружиться!

Через пару недель Шулленбург возвратился на родину. И тотчас был приглашен в Мюнхен… Встреча со Штрадером насторожила его. Оказалось, интриги и закулисные комбинации баварского «фюрера» результатов не дали, и, следовательно, остается «последнее средство» — сбросить правительство силой.