В итоге через несколько месяцев полевая армия Петра I вновь обрела боеспособную артиллерию. За что Брюс был повышен в чине до генерал-лейтенанта. А осенью 1706 г. он вместе с Меншиковым уже руководил теми полками, которые в очередной раз двинулись в Польшу на соединение с Августом. И внес немалый вклад в победу при Калише. За участие в этом сражении шотландец получил золотую медаль в виде усыпанного бриллиантами царского портрета.

Спустя еще год, в преддверии шведского вторжения, когда русская армия, чтобы перекрыть все опасные направления, разделилась на несколько корпусов, Брюс возглавил тот из них, который дислоцировался у белорусского городка Борисов. Весь 1708 г. шли операции по маневренной обороне, посредством которых царь пытался остановить наступление Карла XII. Эта борьба долгое время не приносила успехов, пока наконец осенью южнее Могилева не удалось окружить отдельный отряд генерала Левенгаупта.

Победа над ним тоже не обошлась без участия шотландца. А удовлетворение от успеха в тот памятный день усиливалось для Брюса наградой в 219 крестьянских дворов с более чем 1000 крепостных душ. Однако апофеоз противостояния русских и шведских вооруженных сил продолжался еще целых 9 месяцев, разрешившись только летом 1709 г. в жестокой схватке у Полтавы, ставшей своего рода экзаменом на зрелость для армии Петра I.

По свидетельствам обеих сторон действия русской артиллерии, управляемой Брюсом, оказали влияние на исход этой битвы. Во всяком случае, большая часть потерь, понесенных во время нее скандинавами, была причинена им орудийным огнем. Всего пушкари шотландца сделали во время боя 1471 выстрел. Из них примерно треть составили убойные картечные залпы, которые в начале XVIII в. применялись только на коротких дистанциях. Для этого требовалась четкая выучка и строгая организация. Иными словами, то чего главным образом и не хватало прежде московским ратям.

Царским «пожалованием» за Полтаву стал для Брюса высший русский орден святого Андрея Первозванного, полученный прямо на поле боя из рук самого Петра. Кавалеров этой награды в России было еще немного, и она становилась как бы официальной констатацией того факта, что чужак признан полноправным членом московской элиты. Это очень важный момент, поскольку католик, невзирая даже на древность королевского рода, в православной «святой Руси» все равно оставался «белой вороной». А шотландец вере предков не изменил до самой смерти. И даже женился не на русской женщине, как это часто делали другие европейцы, а на немке Маргарите Мантейфель.

Цитата из записок шведа Эренмальма, попавшего в середине войны в русский плен, помогает увидеть глазами современников главного петровского артиллериста в тот момент, когда он достиг пика своей воинской славы: «Брюс довольно высок и не очень тучен; из-за постоянных размышлений и математических расчетов и страстного желания найти что-либо новое он всегда кажется погруженным в думы. Царь очень его любит за большое искусство, усердие и энергию в делах. Он лучший среди своих и иностранных специалистов в России по артиллерийской и инженерным наукам, будь то в теории или практике. Брюс мог бы добиться еще гораздо большей удачи, поскольку он здесь родился, в совершенстве владеет русским языком, знает повадки, образ жизни и обладает многим из того, отсутствие чего помешало многим храбрым офицерам преуспеть в России. Он также слишком хорошо изучил, как следует себя вести, и находится в большой милости у Меншикова»[124].

Между тем Северная война после Полтавы продолжалась более 12 лет, и Брюсу еще не раз пришлось выезжать на театры боевых действий. Летом 1710 г. он возглавил артиллерию в армии одного из своих лучших приятелей — фельдмаршала Шереметева, осадившего Ригу. Ее укрепления считались весьма серьезными, однако спланированные шотландцем батареи после 12-дневной бомбардировки принудили-таки скандинавов к сдаче. А с августа 1711 г. Брюс официально стал главным артиллеристом России, получив наконец звание генерал-фельдцейхмейстера, обязанности которого он фактически исполнял уже почти 10 лет[125].

В последний раз «колдун» руководил пушкарями непосредственно на полях сражений в 1712 г., в Померании. Там Брюс командовал объединенной артиллерией России, Дании и Саксонии. Однако кампания эта никому из союзников особых лавров не принесла. Поэтому эффектной точки для боевой карьеры потомка британских королей не получилось. С тех пор в Северной войне он участвовал лишь опосредовано — работал над улучшением отливки орудий, совершенствовал находившиеся на вооружении артсистемы и организацию тыла «бомбардирского дела». В 1717 г. Петр назначил его сенатором и президентом «Берг и мануфактур коллегии». То есть поручил заведовать всеми, заводами и фабриками России. А спустя еще два года отдал под присмотр генерал-фельдцейхмейстера «все крепости и обретающихся в них служителей и имущество».

Когда же пришло время мирных переговоров со Стокгольмом, то возглавил российскую делегацию на обоих конгрессах (Аландском и Ништадтском) опять все тот же незаменимый Брюс. Диалог дипломатов получился под стать противоборству на полях сражений — долгим и упорным. Но шотландец в конечном итоге вновь оказался победителем. И награда монарха за эту услугу выглядела в прямом смысле слова по-царски, превзойдя все предыдущие вместе взятые — графский титул и 800 крестьянских дворов с несколькими тысячами крепостных в селах Козельского уезда в потомственное владение.

После окончания Северной войны Брюс продолжал оставаться одним из высших сановников Российской империи. И даже после смерти Петра в числе первых получил от Екатерины только что учрежденный второй русский орден — святого Александра Невского. Однако в 1726 г. он все-таки попал в опалу и ушел в отставку в чине генерал-фельдмаршала.

Самолюбивый шотландец сразу покинул столицу, поселился в своем любимом имении, где прожил затем около 9 лет. Один из самых солидных отечественных исторических справочников — «Военная энциклопедия» Сытина рассказывает о последнем отрезке жизни Брюса следующим образом: «Живя здесь в полном уединении, он всецело предался любимому своему занятию — астрономии. Только изредка наезжал он, для проверки своих вычислений, в Москву, где народ, величавший его колдуном, всегда узнавал о его присутствии по свету, мерцавшему в длинные зимние ночи из окон самого верхнего покоя Сухаревской башни, занятой тогда помещением обсерватории…»