Внезапно музыка оборвалась.

— Эй, а вот и они.

Голос юнца заставил его вздрогнуть.

— Кто?

— Гости. Возможно, старые друзья.

Барский обернулся. Мальчишка стоял возле окна — на том самом месте, где романист недавно едва не ощутил себя частью плачущей природы.

— Твоя, — уточнил назойливый щенок. — И с ней еще пара мордоворотов. Всё еще хочешь меня послать?

Барский спрятал платок и подошел к окну. У него появился кислый привкус во рту — верный признак если не беды, то крупных неприятностей. Что-то пошло не так. Лада могла явиться одна, в крайнем случае с этим своим «целителем». Но двое сопровождающих — это слишком. Правда, был еще вариант, что мальчишка просто продолжает забавляться…

Однако по дорожке из квадратных плит, проложенной от тротуара до главного входа в музей, в самом деле двигались трое — узкая женская фигура была зажата между двумя более крупными. Женщина шла с непокрытой головой, и Барский без труда узнал в ней Ладу — по походке, а главным образом по прическе (если остатки волос можно назвать прической). В одном из мужчин, том, что шел слева от нее, Барский тоже как будто кого-то узнал, но сказать точнее было невозможно — дождь струился по стеклу, а кроме того, оба «гостя» были в свободных куртках с поднятыми капюшонами. В любом случае эти двое не являлись участниками проекта. И еще одна деталь: он не видел ее рук. Она держала руки сзади.

Всё выглядело так, словно Лада сдала его службе безопасности. Пожалуй, не стоило ждать, пока они обнаружат труп бывшего боксера…

Сопляк ткнул его локтем в бок и подмигнул:

— Значит, всё-таки старые друзья?

— Твоя работа? — осведомился Барский, отходя от окна и доставая пистолет.

Мальчишка сделал круглые глаза:

— Бог с тобой, дядя. Разве я враг нашему… м-м-м… совместному предприятию?

— А кто тебя знает… — Барский направился к двери. — Ну что же, надо встретить гостей как полагается. — Почему-то ему казалось, что это лучше сделать в коридоре или на лестнице. Но не в кабинете. — Убери ноутбук на всякий случай.

— Иди-иди, — напутствовал его юнец. — И возвращайся с победой. Кстати, у тебя сегодня целых семьдесят пять процентов.

Барский не сразу понял, о чем речь. В последнее время он не часто заглядывал в «Прогнозы» — всё шло своим чередом. Теперь ему пришло в голову, что он, пожалуй, рановато исключил себя из группы риска.

Он вышел в коридор и в пыльной тишине сказал себе: «Семьдесят пять процентов? Какого черта! У меня бывало и больше». Ему действительно казалось, что бывало, вот только он не мог вспомнить, где и когда. Ну да ладно. В любом случае один шанс из четырех — это не так уж плохо. Особенно для человека, которому обратный путь был заказан.

Тихо ступая, Барский прошел темным коридором и оказался возле поворота на лестницу, по которой уже поднимались «гости». Он их слышал, а они, судя по всему, не подозревали о его присутствии — или о его намерениях. Барского это вполне устраивало. Не устраивало другое. Он подумал, что предпочел бы знать, где сейчас находится и что поделывает маленький говнюк.

Вкус кислоты во рту сделался почти нестерпимым. Барский с трудом удержался от того, чтобы плюнуть вниз.

Он бесшумно снял пистолет с предохранителя. После чего спустился на одну ступеньку и перегнулся через поручни.

Даже пыточных дел мастер не сумел бы вырвать у него ответ на вопрос, почему он считает свое святилище оскверненным. Этот узел у него в мозгу нельзя было развязать… и несколько сотен вольт тут ничего не изменили бы. Он очень удивился бы, узнав, что когда-то давным-давно майя тоже перестали возиться со своим календарем. И где теперь эти майя? Не исключено, что, если бы они продолжали считать, сейчас у них всё было бы иначе. А может, им не позволили продолжить?

Бродяге помешал посланец Сатаны — это ясно, — однако он сохранил веру в то, что Божьи планы предусматривали и такое развитие событий. Испытание. Еще одно испытание, которое необходимо пройти, несмотря на то, что отсчет времени закончился.

Для него всё лишилось перспективы, но не всё лишилось смысла. Например, его главной заботой по-прежнему оставалась безопасность Малышки. А ее безопасность была под угрозой еще и потому, что теперь, когда прервался правильный отсчет дней и ночей, лунных фаз и затмений, можно было ожидать появления Безлунника в любую ночь — хотя бы в ту, что скоро наступит. И значит, надо успеть спрятаться так же надежно, как прежде. Конечно, он не рассчитывал найти другое убежище, столь же хорошо замаскированное, как то, что стало гробницей Седоволосого. Нет, он не до такой степени наивен и глуп. Он понимал: потребуется что-то совершенно новое, какое-то неожиданное решение, хитрый ход — вроде письма, которое ищут и не замечают, потому что оно лежит на виду. Когда-то, где-то он читал про такую штуку, но подозревал, что с Безлунником этот дешевый номер не пройдет. Нет, не пройдет. Бродяга не станет и пытаться. Он не имеет права рисковать жизнью Малышки.

Теперь он не выпускал ее руку из своей. Мало ли что поджидает их за ближайшим углом. В мире больше не существовало порядка (хоть и плохого, но порядка), мир уже не подчинялся никакой, даже самой извращенной логике, и значит, ничего нельзя было просчитать заранее. Если вдуматься, отличное определение кошмара. Бродяга не вдумывался; свои кошмары он носил с собой, вернее, они следовали за ним подобно смазанному шлейфу сознания, которое никак не желало удовлетвориться пребыванием в тесной и темной комнатушке повседневности.

Рана в боку упорно кровоточила, словно пробившийся сквозь толщу скалы родник. Бродяга стал невольным участником соревнования: что иссякнет быстрее — время на поиски убежища или кровь в его теле. Проигрыш означал для него ад; выигрыш — тоже ад, но попозже. Периодически у него темнело в глазах, будто наступало солнечное затмение (а что, без Календаря вполне могло случиться и такое!). Столбы, здания и тротуары начинали раскачиваться, точно корабль в штормовом море, и бродяге приходилось прикладывать всю свою волю к тому, чтобы заставить себя продолжать путь, невзирая на подкрадывающуюся дурноту, которая кромсала реальность на непонятные черные полоски, будто агрегат для уничтожения бумажных документов.

Однако при очередном просветлении он вдруг увидел нечто, поразившее его своей неподвижностью во время тошнотворной качки, неустойчивости, охватившей весь мир, мельтешения световых пятен и миражей. Это была церковная колокольня, возвышавшаяся над крышами домов. Она стояла неколебимо, словно темный, старый, давно уже мертвый маяк. Она не посылала света — достаточно было одного ее присутствия. И кто, как не бродяга, знал об этом? Разве он иногда не прокрадывался в церковь по ночам и не молился там на свой манер — не для того, чтобы быть услышанным, а чтобы изгнать из себя всепожирающую темноту? Раньше он кое-что слышал насчет защиты, которую якобы дарует в своих стенах Божий храм, но почти не верил в эти россказни. Безлунника вряд ли остановят жалкие человеческие упования и предрассудки… во всяком случае, прежде не останавливали. Слишком часто на памяти бродяги люди искали спасения там, где была лишь погибель.