Две эти вещи казались волшебными, они танцевали вместе со своим хозяином, двигаясь так же ловко, так же непринужденно, как он, и, казалось, без какого бы то ни было его участия.

В комнате было тихо, звучали только туфли виртуоза, шепчущие в такт каждому па. И шепот этот был музыкой.

Люди сидели на деревянных скамьях по обе стороны широкого прохода. Они смотрели на человека в белом костюме и складывали руки в молитвенном жесте.

– Что это? – шепотом спросила Френки.

Дерзкая и нахрапистая, девушка в такие моменты испытывает странную робость. Наверное, оттого, что благоговейный трепет, какой охватил собравшихся здесь людей, всегда бывает ей непонятен.

Но, не понимая и не разделяя его, Франсуаз все же чувствует величественность происходящего, и это ощущение заставляет ее понижать голос.

– Перед тобой церковная служба, – пояснил я. – Если точнее, месса.

Лучи света падали из широких окон в деревянном потолке. Витражные стекла делали это сияние золотым. Оно окружало танцора, словно божественное благословение.

– Прочтите дома псалмы шестой и девятый, – раздался под сводами храма голос священника, оказавшийся вдруг удивительно приятным. – И молитесь за наших храбрых братьев, что берегут наш покой в стенах форпоста. Да пребудет с вами Господь.

Послышалось шарканье сотен ног – прихожане вставали и медленно выходили из церкви. Проходя перед иконами, каждый из них преклонял колени и крестился.

Да не прозвучат мои слова богохульством, но Франсуаз также вызывала у паствы бурные эмоции. Когда мне надоело ловить неодобрительные взгляды, обращенные на мою спутницу, я наконец соблаговолил пошевелить мозгами.

– Черт побери, – пробормотал я, – надо же быть таким тупицей. Это же храм, Френки. Тебе надо что-то на голову. У тебя есть шляпа?

Черный кожаный доспех, отделанный магическим золотом, мало располагал к такой детали костюма. Еще меньше он оставлял места для того, чтобы носить где-нибудь под ним берет или панаму, дабы надевать их в торжественных случаях.

Франсуаз смерила меня неодобрительным взглядом и прикрыла глаза. Ее пышная прическа зашевелилась, и маленькие рожки, обычно скрытые от посторонних взоров, поднялись над каштановыми волосами.

– Так сойдет? – спросила она.

Церковник уже направлялся к нам по широкому проходу. Его лицо озаряла приветливая улыбка, он потирал руки от удовольствия. При этом проповеднику удавалось по-прежнему держать в них шляпу и трость – пусть крокодилы научатся летать, если я знаю, как ему это удавалось.

– Приветствую вас в храме Святой Сесилии, – сказал он. – Найдется немного священников, кому удавалось встретить в стенах церкви одновременно эльфа и демонессу – представителей самых неверующих из всех народов мира.

Последняя группа прихожан выходила через широкие двери, и, судя по их мрачных взглядам, изогнутые рожки на голове Франсуаз так и не смогли сыграть роль воскресной шляпки.

– Комендант посоветовал нам поговорить с вами, – произнес я, вставая. – Он говорит, что у вас есть некоторые мысли о том, что произошло на шахте.

– Славный старина Стендельс! – согласился священник. – Садитесь же, чувствуйте себя свободно. Ведь это храм божий – он создан для того, чтобы люди открывали здесь свои души, а не замыкались в себе, как стая устриц.

– У меня нет души, – отвечал я, принимая его приглашение.

Проповедник уселся на скамью рядом.

– Значит, вам не страшны загробные муки. – Он усмехнулся. – Все имеет две стороны, не так ли? Меня зовут отец Мортимер.

Мне захотелось спросить, а где в этом сообшении вторая сторона, но я счел, что это будет несправедливо по отношению к человеку, который только что так умело танцевал степ.

– Стендельс славный малый, – продолжал проповедник. – И настоящий герой… Особенно если речь идет об укропе. Значит, он не рассказал вам о моей теории?

– Ему не следовало? – спросила Френки.

– Не знаю. Городок у нас, как видите, тихий. Но и терпению самых мирных людей тоже есть пределы. Вы наверняка уже слышали о том, как мои прихожане, не имея на то ровным счетом никаких оснований, обвинили во всех несчастьях старцев с Алмазной горы. Мне было непросто остановить их. Поэтому я не могу допустить новые слухи и уж тем более распространять их самому.

– И все же? – спросил я.

Отец Мортимер откинулся на деревянную спинку сиденья, его глаза вознеслись вверх. Он разговаривал с Богом.

– Уверен, причина бед в распушах, – сказал проповедник. – И даже в Священном Писании можно найти тому подтверждения.

– Вы считаете, старцы все же наложили проклятие на город? В качестве кары за то, что жители нехорошо обошлись со зверьками?

– О нет. Многие думают, будто отшельники вовсе не способны никому навредить. Я местный священник и хорошо знаю, что это не так. Однако темное колдовство, которое подвластно старцам, не имеет ничего общего с трагедией в шахте.

Я не знал, что именно он имел в виду, и это меня неприятно задело. Не затем я просидел десять лет в колледже Даркмура, чтобы теперь играть роль глуповатого почемучки. И тем не менее мне пришлось спросить:

– В чем же оно заключается?

Отец Мортимер повертел в руках белый цилиндр.

– Старцы накладывают на человека проклятие трех времен. Прошлого, настоящего и будущего. В жизни каждого из нас есть моменты, которые хочется забыть. Они причиняют боль. Именно эти мгновения приходится переживать снова и снова тому несчастному, на которого пал гнев отшельников.

Он подбросил вверх трость и поймал ее. Тема явно ему не нравилась, и священник пытался перевести все в шутку.

– Как видите, ничего похожего с нашими несчастьями. К тому же чары можно наложить только на одного человека, а не на весь город.

– Тогда при чем здесь распуши?

– Все дело в добре и зле, ченселлор Майкл. Когда человек начинает постигать религию, он обычно спрашивает себя – откуда в мире так много зла. Почему всемогущий, всеблагой Господь позволил существовать войнам, болезням, голоду.

– Это просто объяснить, если ты безбожник, – хмыкнула Френки.

– Вы правы. Но и в вероучении тоже нет противоречия. Свет не может существовать без тьмы. Знаю, это звучит банально и ничего не объясняет.

– А вы можете объяснить?

– Я попытаюсь. Старцы создали распушей, чтобы принести людям радость. Они сотворили самых добрых, самых милых созданий, какие только могут резвиться под солнцем. Намерения отшельников, конечно, были самыми добрыми…

– Знаю, куда это приводит, – усмехнулась Френки. – Я там родилась.

– Вы правы. Только наш Господь вправе создавать. Человек не смеет этого делать, ибо не ведает, что творит. Появление распушей нарушило баланс мироздания. А природа не терпит кривизны. Для того чтобы компенсировать избыток добра, в Алмазной горе появилось зло.