— А узнали, что она кто? — оживился следователь.

— Да я, собственно, ничего не узнал. Так, по повадкам, по намекам предположил… — «Не стану я говорить этому деятелю про то, как в прошлом году Таню разыскивал. Мало ли во что он ее впутает?»

— И что же вы предположили?

— Ну, что она… скорее смахивает на… на особу легкого поведения…

— Интересно. И как вы отнеслись к тому, что ваша жена водит компанию с такой особой?

— Понимаете, я начал… предполагать, только когда мы с женой уже… в общем, мы не жили вместе. Я уже не имел права что-то ей советовать.

— Вот как? Умыли руки?

— Слушайте, я же и подумать не мог…

— Чего не могли подумать?

— Что все так кончится… Это были ее друзья.

— Интересные друзья. Торговец наркотиками и валютная проститутка.

— Что? — Павел надеялся, что удивление в его голосе прозвучит достаточно искренне.

— Да, представьте себе. — Следователь буравил Павла глазами. — Самая подходящая компания для невестки товарища Чернова.

— Когда мы жили вместе, они у нас в доме не бывали, — твердо повторил Павел.

— А этот? — Следователь положил перед Павлом еще одну фотографию. Тощий взъерошенный тип с темными кругами под безумными глазами, одетый в больничную пижаму.

— В первый раз вижу, — Павел пододвинул фотографию обратно следователю.

— Надо же! А вот гражданин Ларин Иван Павловича утверждает, что знаком с вами с самого детства.

— Что?! — На этот раз заботиться об искренности удивления не приходилось. — Дайте-ка еще раз.

Павел вгляделся в фотографию. Теперь, когда ему сказали, что это Ванька Ларин, он узнавал знакомые черты. Но как он жутко изменился за полгода. А такой был толстомордый, гладкий, довольный.

— Узнали? — ехидно осведомился следователь.

— Теперь узнал. Он сильно изменился.

— Наш клиент, — вставил молчавший доселе заведующий отделением, взглянув на фотографию. — Этот наш стопроцентно. Как выражаются в их среде, на колесах завис. Ноксирончик, нембутальчик, еще какой-то секонал заморский. И где только берут?

— И что, за несколько месяцев вот так?.. — Павел показал на фотографию.

— Элементарно. А если еще эту дрянь водочкой запивать… Но этого мы вытянем, лишь бы снова не загудел…

— Семен Витальевич, позвольте я закончу сначала, — прервал врача следователь. — Итак, узнаете Ларина, Павел Дмитриевич?

— Да… Только при чем здесь он?..

— Только при том, что поступил он сюда почти прямиком с того же адреса, что и хозяйка квартиры и трупики ее, как вы выражаетесь, друзей. Пока ломался, много интересного рассказал.

— Ломался? Почему ломался?

— Ну, ломка, абстинентный синдром, — пояснил Семен Витальевич. — Жуткое дело, скажу я вам…

— Вы его на той квартире видели? — спросил следователь Павла.

— Видел. Один раз, летом, когда за журналами заезжал.

— И как вы оценили факт его пребывания в доме вашей жены?

— Никак. Повторяю, мы уже давно не живем вместе, и у меня не было оснований вмешиваться в личную жизнь жены, фактически бывшей…

— Не было, значит… А вот этого гражданина узнаете? Павел пригляделся. Хамоватое, плохо выбритое лицо, заплывшие поросячьи глазки.

— Да, — сказал он. — Это Воронов. Муж моей сестры… покойной. Но он-то здесь уж точно не при чем.

— Полагаете? А вот мы, когда вели то, предыдущее следствие, очень обстоятельно с гражданином Вороновым переговорили и выяснили нечто довольно любопытное.

— То есть?

— Помните, за несколько дней до гибели вашей сестры он пришел к ней и сказал, что встретил другую женщину и уходит к ней?

— Да, но он потом сам сказал, что женщину эту выдумал, чтобы попытаться вернуть себе любовь Елки… Елены.

— А вот у нас в кабинете он изменил свои показания.

Женщина все-таки была. Поиграла с Вороновым денек-другой, а когда он явился к ней с чемоданами, прогнала его самым оскорбительным образом.

— Ну и что это меняет?

— А то, что имя и фамилия этой женщины — Чернова Татьяна Всеволодовна, проживающая на площади Коммунаров, дом…

Павел вскочил.

— Довольно! Я не желаю этому верить!

— Это ваше право, — спокойно сказал следователь. У нас есть свидетельские показания. Конечно, мы не можем обвинить вашу жену в содействии самоубийству вашей сестры и социальной деградации ее мужа, но… Это, конечно, вопрос совести, а не закона…

— Слушать вас не хочу! — воскликнул Павел. — Женщина при смерти, а вы ее нелюдью какой-то выставляете!

— Нелюдь не нелюдь, но женщина весьма и весьма своеобразная. Уникальная, я сказал бы. От души надеюсь, что она придет в сознание, и с огромным нетерпением жду этого момента. Очень хотелось бы познакомиться лично, побеседовать.

Неожиданно для себя Павел усмехнулся.

— Что это вы? — удивился следователь.

— Извините, это я случайно, — сказал Павел. Он и вправду не мог понять, откуда в голове его возникла фраза, заставившая его усмехнуться. Как будто Танин голос произнес: «Ох, Порфирий ты наш Петрович, смотри, дождешься!»

Следователь молча посмотрел на него.

— Очень, очень хотелось бы, — повторил он. — Особенно в свете этого вот любопытного документа… Ознакомиться не желаете? Это копия — на всякий случай предупреждаю.

Документ был озаглавлен весьма неприятно: «Протокол обыска».

— Читайте, читайте, — сказал следователь. — Все абсолютно законно. Этот Зейналов давно уже попал в наше поле зрения, только прижучить его, гада, не могли. Скользкий, осторожный… Через него вышли на Крестовоздвиженскую и на, извините, вашу жену и ее квартиранта. Дела, судя по всему, там творились интересные. Санкцию на обыск я давно уже просил у прокурора. Он все медлил, говорил, надо брать с поличным, чтобы ни тени сомнений не было… Мне кажется, он побаивался отца вашего, да и тестя тоже.

— Николая Николаевича? — удивленно спросил Павел. — А его-то почему?

— Не скажите. Гражданин Переяславлев — фигура в своем роде влиятельная чрезвычайно. Если бы обыск у его падчерицы не дал желаемых результатов, прокурор, подписавший санкцию, будь то районный или даже городской, недолго бы продержался в своем кресле, не говоря уж о следователе, эту санкцию вытребовавшем. Но я готов был рискнуть, прокурор нет. Вот и доосторожничался. Послушай он меня, имели бы мы всю троицу в Крестах на Арсеналке, зато живых-здоровых. А так имеем два трупа и гражданку Чернову в глубокой коме. Впрочем, мне почему-то кажется, что она скоро оклемается, и уж тогда-то мы с ней наговоримся всласть.