— Планы меняются, — заявил Седой, разворачиваясь к Никитке, и тот заметил в руке собеседника, прежде заслонённой, палочку от эскимо. Седой сжимал её указательным и средним пальцами. Большого пальца не было.

— Мне записывать?

— Запомнишь, всё просто. — Седой закрыл глаза ладонью, с силой, с напором, точно хотел смять лицо, сорвать и зашвырнуть в кусты. Когда он убрал пятерню, Никитка с изумлением увидел размазанную по коже вокруг глаз Седого влагу — слёзы. — Всё просто.

Седой прерывисто вздохнул… и замолчал. Никитка исподтишка наблюдал. Кожаная куртка Седого выглядела так же жалко, как и хозяин: замызганная, локоть протёрт, на рукаве крапинки грязи, а из кармана торчит заскорузлый от засохших соплей платок.

— Ты не должен с ней знакомиться, — выдал наконец Седой. Его голос осип. — Не разговаривай, не реагируй на неё никак, вообще в её сторону не смотри. Она может попытаться завести знакомство. Нет, она будет пытаться. Она напористая, Оленька, просто страх. Если ей приспичит, не остановится. Но ты должен. Обязан!

— Кри-инж, — вырвалось у Никитки. — Мы точно об одной и той же Леоновой говорим? Она даже у доски язык проглатывает.

— Ты многого о ней не знаешь. — Голос Седого надломился, отчего фраза растеряла часть звуков: «Ты мно-о не зна-ашь». — Задача ясна?

— Да как два пальца обоссать, — выпалил Никитка и тотчас спохватился: — Извините. — Мама запрещала сквернословить.

Седой понял извинение по-своему.

— Ничего, я не в обиде. Я… Я справлюсь. Я сохраню в памяти все наши дни, золотко.

Никитка не сразу сообразил, что последние слова предназначались не ему. «Габелла ваще!»

— Ладно, я всё сделаю, как вы… ты просишь. Обещаю. Говно вопрос… ой.

— Спасибо, — сказал Седой, роняя голову. Ещё раз вздохнул, хлопнул себя по коленям, собираясь с силами, и поднялся. Колени щёлкнули. — Пошёл я. Удачи, Никитос.

— Совсем ничего про будущее не расскажешь? Там, хинт какой. В какую крипту вложиться или что там вместо появится, акции какие?

— Ставь имплант на верхний клык, — ответил Седой, почесав за ухом. Из-под ногтей побежало по шее чёрное, крошечное. Жучок? Вошь? — На пломбу не соглашайся. Бай!

— И на том мерси, — буркнул Никитка. Седой развернулся — в его теле опять что-то хрустнуло — и побрёл за скамейку, в кустарники. И исчез. Ни удара грома, ни хлопка воздуха, занявшего опустевшее пространство. Никитка моргнул — и нет никого, только листва колышется: жёлтая, серая, коричневая.

Он вздохнул, раздосадованный незрелищностью:

— Будущее — отстой.

По аллее шла Даша. Слева семенил кривоногий мопсик на поводке. Справа вышагивал Жека Быков — грудь колесом. Физиономия у него была дебильная, и лыба дебильная, и смеялся он по-дебильному. А хуже всего то, что Даша тоже смеялась.

Никитка снялся с насиженного места и понуро поплёлся во двор дома номер тридцать два.

За гаражом произошли изменения. Пятна ржавчины на стене разрослись и стали похожи на взъерошенных скособоченных чертей, говном воняло крепче. От кошки остались расколотые косточки да ухмыляющийся черепок. Рядом со скелетом, привалившись к пластиковому ящику, сидел голубь — перья повылезли, глаза будто варёные, с капельками грязного гноя. Словно птица плакала просроченной сгущёнкой. Голубь открывал и закрывал клюв. Движение было монотонным, как у заводной куклы. Голубь издыхал.

***

После раны, нанесённой вероломной Дашкой в страдающее сердце, Никитка обходил сквер за квартал. Седого он встретил случайно. Дёрганой походкой, точно на ногах разной длины, тот шпарил по Гороховой, налетая на прохожих и вызывая их справедливое возмущение. Никитке пришлось пробежаться, чтобы его догнать.

— Далековато вы… ты… — пропыхтел он, едва поспевая за Седым, — забрались.

— А, — то ли согласился, то ли поприветствовал Седой, не сбавляя шаг. Никитку такой игнор покоробил.

— Я всё нормально сделал? — Похоже, нет. Выглядел Седой — краше в гроб кладут. Язва на губе засохла, но на носу расцвела её младшая сестра. Кожа шелушилась на лице и скулах, отслаивалась крупными, в полногтя, чешуйками, словно старая краска. Ногти на левой руке были сгрызены до мяса и посинели до густо-сливового. Шлейф невыносимой вони тянулся за гостем из будущего — нутряной, сладковато-едкий, будто от кучи гнилых яблок с тухлой рыбой вперемешку.

— Нормально. Да только зря. — Седой мазнул по Никитке беглым взглядом. Левый глаз Седого дёргался. В уголке правого, алого от крови, как у невыспавшегося вампира, желтел гной. Никитка вспомнил голубя, подыхающего за гаражами.

— Этого оказалось недостаточно, — продолжил Седой, смягчаясь. — Она стала слишком сильна. Запредельно!

Проходящая мимо тётка в мышиного цвета пальто подозрительно покосилась на них и прибавила шаг.

— Оки, — с обречённой готовностью кивнул Никитка. — Какой наш новый план?

— Никакой. — Седой снова смотрел перед собой. Сосредоточенный, он походил на капитана, ведущего корабль навстречу буре. В его голосе, шагах и жестах безошибочно угадывалась даже не решимость — одержимость. А ещё тревога. Близкая к панике. — Я разберусь сам. Иди домой.

— В смысле, сам?

— Времени нет, — отмахнулся Седой. Его куртка, вся в пятнах от ожогов, хлестала по спине — чуть-чуть, и он взлетит, как на продранных перепончатых крыльях.

— Не, ты объясни, что да как! Я слушал, запоминал все твои задания, а ты теперь в сторону?

Седой резко остановился. Не ожидавший этого Никитка врезался ему в бедро. Запах бомжатни шибанул в нос — аж слёзы навернулись. Седой застонал от боли.

— Послушай, — произнёс он, опуская ладонь на плечо Никитки. Никитка отшатнулся — не хватало ещё подцепить какую заразу от будущего себя. Может, даже не известную пока науке. Рука Седого держала цепко, и даже сквозь курточку Никитка чувствовал, какая она ледяная — пробирало до костей.

— Послушай, — повторил Седой. У него и изо рта несло, словно он жевал грязные трусы. — Оленька… Разломы… они тоже из-за неё. Из-за её Книги.

— Ясней не стало, — ответил Никитка, стараясь дышать реже.

— Удержишь ли ты её или нет, неважно. Всё оказалось неважно. Всё ведёт к апокалипсису, Никит.

— Гонишь?!

Теперь на них обернулся старичок с козлиной бородкой, семенивший вдоль поребрика.

— Из-за того, что она прочитала какую-то книгу?! Типа, «Некрономикон» или чего?

— Не прочитала! — скривился Седой. Его зубы превратились в серые сточенные пеньки. Будто поганки проклюнулись из грязи. — Она её написала! Это хуже всякого «Некрономикона» в миллион раз! «Некрономикон» — выдумка! А Книга…

Он взглянул на часы. «Стабилизатор», — мысленно поправил себя Никитка. Холод, просачивающийся из ладони Седого, казалось, сковал всё его тело.

— У меня двадцать две минуты. — Седой опять сморщился. — Успею. Иди домой, Никит. Всё будет хорошо. Я позабочусь.

— Успеешь что? — Никитка погнался за продолжившим путь Седым. — Что «хорошо»?! Ты чего затеял?

Ответ Седого он осознал не сразу — его